Светлой памяти Сергея Николаевича Азбелева, выдающегося исследователя русского летописания
Максим Жих. О соотношении «Новгородской» и «Ладожской» версий сказания о призвании варягов в начальном русском летописании
И.С. Глазунов. Внуки Гостомысла: Рюрик, Трувор, Синеус
I. «Новгородско-ладожская» альтернатива начального летописания и варианты её решения в историографии
В летописях, наиболее авторитетных с точки зрения отражения в них начальных этапов русского летописания, Сказание о призвании варягов содержит существенное разночтение: если в том, что Трувор сел в Изборске, а Синеус стал князем белоозерским они едины, то в вопросе определения города, в котором вокняжился старший из варяжских братьев, Рюрик, решительно расходятся.
Во всех списках Новгородской первой летописи младшего извода (далее – НПЛ) городом, в котором обосновался Рюрик по своем приходе к словенам, назван Новгород[1]. Вариант Повести временных лет (далее – ПВЛ), отражённый в воспроизводящих общий протограф Лаврентьевской[2] и утраченной Троицкой[3] летописях, содержит пропуск названия города, в котором стал княжить Рюрик. Видимо, их общий источник в соответствующем месте был повреждён или содержал какой-то дефект.
В близких между собой и отражающих общую традицию Ипатьевском и Хлебниковском[4], а равно в Радзивиловском и Московско-Академическом[5] вариантах ПВЛ городом, в котором сел Рюрик, прибыв в землю словен, названа Ладога. В них же имеется пассаж, отсутствующий как в НПЛ, так и в редакциях ПВЛ по Лаврентьевскому и Троицкому спискам, рассказывающий о том, как после смерти Синеуса и Трувора, Рюрик из Ладоги перебрался к Ильменю, где основал Новгород.
Исследователи давно заметили данное противоречие и попытались разрешить его как на уровне текстологическом (какой вариант, «ладожский» или «новгородский», в летописании появился раньше, а какой позже), так и собственно историческим (какой город, Ладога или Новгород, может претендовать на статус «первой столицы» северной группы восточных славян). Выводы при этом у них получились не просто разные, но взаимоисключающие.
О вокняжении Рюрика в Ладоге писал в «Истории Российской» В. Н. Татищев[6], что некоторые современные авторы рассматривают как независимое подтверждение первичности данного варианта в начальном летописании[7], с чем решительно невозможно согласиться, поскольку так называемые Раскольничья и Голицынская летописи, на которые опирался Татищев, были близки к Ипатьевскому и Хлебниковскому летописным спискам[8]. Поэтому безотносительно общего взгляда на данные летописи (обычные списки Ипатьевской летописи или существенно более подробные, чем известные нам, её варианты), применительно к «ладожско-новгородской» альтернативе они никак не могут рассматриваться в качестве независимых свидетельств, поскольку отражают традицию, близкую к Ипатьевской летописи.
Н. М. Карамзин, опираясь на Пространную редакцию «Летописца вскоре патриарха Никифора» в Новгородской Синодальной Кормчей, созданной ок. 1282 г.[9] и указав, что «ладожский» вариант вокняжения Рюрика присутствует лишь в небольшом числе летописных списков и всем выдаёт своё позднее происхождение (например, противоречит летописному рассказу об основании Новгорода словенами), сделал однозначный выбор в пользу Новгорода. Ладогу, по мнению историка, опираясь на предание о существование Ладоги во времена Рюрика, внёс в текст один из поздних летописцев, располагавший дефектным списком типа Лаврентьевского или Троицкого, в котором название рюриковой столицы было пропущено[10].
Иначе рассуждал С. М. Соловьёв. По мнению учёного «по известному правилу, что труднейшее чтение предпочитается легчайшему, особенно, если оно находится в большем числе лучших списков, мы должны признать известие о Ладоге». А предпочёл Рюрик Ладогу, полагал историк, потому, что она находилась в начале великого водного пути, в устье Волхова, а не в глубине земли словен, что позволяло Рюрику, с одной стороны, поддерживать непосредственный контакт с заморьем, откуда он был призван, на случай, если в его новой стране что-то пойдёт не так (Соловьёв напоминает о недавнем изгнании варягов словенами и их союзниками), а с другой – защищать свои владения от нападений других варягов[11].
Поскольку методы работы с летописями ещё только разрабатывались, а «ладожская» версия присутствует в четырёх древнейших редакциях Повести временных лет, данного обстоятельства для многих учёных того времени было достаточно для её некритического принятия. Поэтому идея о первоначальном вокняжении Рюрика в Ладоге стала в науке XIX в. преобладающей. Её принимали М. П. Погодин[12], К. Н. Бестужев-Рюмин[13], В. О. Ключевский[14] и другие учёные, несмотря на то, что в изданный в 1841 г. первый том «Полного собрания русских летописей», передававший ПВЛ по Лаврентьевскому списку, относительно Рюрика была введена конъектура «сѣде Новѣгородѣ», которая потом воспроизводилась во всех последующих его изданиях (1926, 1962, 1997 гг.).
Перелом в изучении «новгородско-ладожской» альтернативы, равно как и истории всего начального русского летописания в целом, произошёл благодаря работам А. А. Шахматова, который следующим образом реконструировал историю Сказания о призвании варягов на общем фоне истории русского летописания XI – начала XII в. Впервые на страницах летописей она появилась в древнейшем новгородском своде середины XI в., откуда позднее перешла в киевское летописание. Древнейшим из сохранившихся вариантов варяжской легенды является тот, который читается в НПЛ. Он восходит к предшествующему ПВЛ киевскому летописному своду середины 1090-х годов, который А.А. Шахматов назвал «Начальным» и условно связал с игуменом Киево-Печерского монастыря Иваном. Значительные фрагменты из этого свода сохранились в составе НПЛ и связанных с ней летописей[15]. Соответственно, первой на страницах летописей появилась именно «новгородская» версия прихода Рюрика. Она же читалась и в двух древнейших редакциях ПВЛ, первая из которых (созданная в 1113 г. монахом Киево-Печерского монастыря Нестором) как таковая до нас не дошла, а вторая (1116 г., созданная игуменом Выдубицкого монастыря святого Михаила Сильвестром) отражена в Лаврентьевском и Троицком списках, протограф которых сообщал, что Рюрик сел на княжеский стол в Новгороде.
Версия с вокняжением Рюрика в Ладоге появилась только в третьей редакции ПВЛ (1118 г., созданной неизвестным нам по имени летописцем, близким, вероятно, к сыну Владимира Мономаха Мстиславу, и, возможно, прибывшим с ним в Киев из Новгорода), представленной Ипатьевским и Хлебниковским списками,[16] и связана с работой летописца, который в статье 6604 (1096) г. повествует о своей беседе с новгородцем Гюрятой Роговичем, а в статье 6622 (1114) г. рассказывает о своём посещении Ладоги. Именно он записал какое-то ладожское предание о Рюрике и внёс его в летопись. Что касается Радзивиловского и Московско-Академического списков, то, хотя в целом они отражают вторую редакцию ПВЛ, в их протограф оказались включены и значительные вставки из третьей редакции, что объясняет проникновение на их страницы «ладожского» варианта варяжской легенды[17].
Выводы А. А. Шахматова относительно первичности в летописании «новгородской» версии Сказания о призвании варягов были приняты М. Д. Присёлковым[18] и Д. С. Лихачёвым[19].
Иное понимание соотношения списков ПВЛ, а соответственно и «новгородско-ладожской» альтернативы попытался обосновать С. А. Бугославский, основные работы которого, к сожалению, долго считались утраченными и были изданы относительно недавно. По мнению учёного, если в Лаврентьевском и Троицком списках с одной стороны, и в Радзивиловском и Московско-Академическом списках, с другой, одно и то же место читается по-разному, предпочтение надо отдавать чтению, присутствующему также в Ипатьевском и Хлебниковском списках, отражающих иную традицию. В соответствии с этой логикой С. А. Бугославский посчитал исконным для ПВЛ «ладожский» вариант вокняжения Рюрика[20].
Сходным образом рассуждал и Л. Мюллер. Указав на то, что соотношение НПЛ и ПВЛ до конца не ясно и должно проверяться в каждом конкретном случае, учёный заключил, что ничто не свидетельствует о первоначальности «новгородской» версии Сказания о призвании варягов. Скорее, малоизвестная Ладога могла быть заменена позднейшими летописцами на хорошо известный Новгород, чем наоборот. Поскольку из пяти древнейших списков ПВЛ в четырёх, причём относящихся к разным группам (к одной - Ипатьевский и Хлебниковский, к другой - Радзивиловский и Московско-Академический), читается «ладожская» версия, то «текстологически ладожский вариант стоит вне всяких сомнений», а поскольку Ладога древнее Новгорода и во времена Рюрика обладала «высоким статусом», то и «исторически он (ладожский вариант – М.Ж.) совершенно убедителен»[21].
В построениях С. А. Бугославского и Л. Мюллера, к сожалению, не учитываются явные текстологические признаки влияния традиции, представленной в Ипатьевской летописи на протограф летописи Радзивиловской (см. ниже пример того, как в разных списках указано авторство ПВЛ). Сложный текстологический вопрос эти учёные решают чисто «арифметическим» подсчётом того, что говорится в большинстве списков, не рассматривая предметно-текстологически историю бытования соответствующего текста. Удивляет и фактически априорное исключение из текстологического сопоставления варианта варяжской легенды, читающегося в составе НПЛ. Если согласиться с Л. Мюллером, что «в каждом случае должно проверяться, можем ли мы делать вывод о тексте ПВЛ на основе текста Новгородской первой летописи, и этот вопрос может быть разрешён только в каждом конкретном случае»[22], то почему бы как раз и не выполнить такую проверку на Сказании о призвании варягов?
Специальную статью вопросу о происхождении варяжской легенды посвятил А. Г. Кузьмин. В своей работе 1967 года он пришёл к следующим выводам: Сказание о призвании варягов исторически недостоверно и восходит к некоему ладожскому преданию; оно отсутствовало в начальном русском летописании (как киевском, так и новгородском, поскольку в варяжской легенде говорится о «прозвании» руси от варягов, в то время как во всех известиях НПЛ XII – начала XIII в. «русью» называется Киевское Приднепровье) и впервые было внесено в летописи только около 1118 г. Древнейшим вариантом варяжского сказания, по мнению историка, является именно «ладожский», в Лаврентьевской летописи текст испорчен, а в НПЛ «отчасти испорчен, отчасти отредактирован». Замена Ладоги на Новгород была произведена позднее. Именно в «соперничестве двух северных городов», вероятно, и «заключался первоначальный смысл всего Сказания»[23]. Эти выводы учёный повторил в своей книге, посвящённой рассмотрению летописей как источника по истории Древней Руси[24].
Позднее А.Г. Кузьмин несколько изменил свои взгляды в сторону признания общей исторической достоверности событий, описанных в Сказании о призвании варягов, но остался убеждён в приоритете «ладожской» версии[25]. В построениях учёного представляется заслуживающей серьёзного внимания постановка вопроса о влиянии новгородско-ладожского политического соперничества XI-XII в. на формирование двух версий Сказания о призвании варягов.
К «ладожской» версии склонился и М. Х. Алешковский, исследование которого, написанное в 1967 г., в полном виде, подобно работе С. А. Бугославского, было опубликовано только через много лет после смерти. По мнению учёного, Сказание о призвании варягов восходит к летописи 1070-х годов, которую он называет «Начальной». Обратив внимание на то, что в НПЛ читается рассказ о захоронении Олега в Ладоге, и возведя его к той же летописи (в то время как в ПВЛ место захоронения Олега локализуется в Киеве, что, по мнению учёного, не согласуется с идеей о том, что «ладожская» версия была введена в летописи только на этапе создания одной из редакций ПВЛ), М. Х. Алешковский сделал вывод, что в «Начальной летописи имелся круг сведений не только о Новгороде, но и о Ладоге». Из этого историк заключил: «вполне вероятно позднее происхождение его (рассказа о Рюрике – М.Ж.) новгородской версии, что соответствует и исторически более раннему возникновению Ладоги», хотя затем оговорил, что «возможны оба варианта решения вопроса о соотношении ладожской и новгородской версий»[26].
Что касается сообщаемой НПЛ версии о могиле Олега в Ладоге, то полностью это место выглядит так: «Иде Олегъ (из Киева после похода на Византию – М.Ж.) к Новугороду, и оттуда в Ладогу. Друзии же сказають, яко идущю ему за море, и уклюну змиа в ногу, и с того умре; есть могыла его в Ладозѣ»[27]. То есть, как видим, на первое место здесь поставлен Новгород. Посещение же Вещим Олегом Ладоги, по современным данным, вполне возможно, так как именно в его время, в третьей четверти IX в., после того как прекратила существование Любша, в этом городе возводится каменная крепость (открытая в 1974 г.[28], то есть уже через несколько лет после написания работы М. Х. Алешковского; до этого Ладога не имела укреплений[29]), призванная обеспечить Руси прикрытие со стороны Балтики, но это происходило уже в совершенно ином историческом контексте, нежели события времён призвания варягов и никак не свидетельствует о том, что Ладога когда-либо могла иметь столичный статус.
Соответственно, вопрос о месте смерти и захоронения Олега, также толкуемый в летописях противоречиво,[30] не стоит присоединять к вопросу о варяжском сказании, так как он в летописях никак не коррелируется с варяжской легендой, у него была другая история бытования в начальном летописании. «Ладожский» вариант смерти Олега, видимо, «выпал» из киевских летописей до создания всех известных нам редакций ПВЛ, во всяком случае до создания позднейшей известной нам редакции, представленной Ипатьевским и Хлебниковским списками.
И. Я. Фроянов предположил, что в Сказании о призвании варягов наличествуют два пласта: первый, восходящий к историческим реалиям середины IX в. (когда в Новгород был призван варяжский предводитель с дружиной для помощи в войне одной из сторон, но совершив переворот, он сам захватил власть в городе), и второй, связанный с отношениями между разными (новгородской, псковской, ладожской, киевской и т.д.) городскими общинами в XI – начале XII в., в ходе острой политической борьбы между которыми древняя основа Сказания существенно дополнялась (так, новгородцы, подчёркивая своё первенство, «отдали» мужам своего князя Рюрика Полоцк, Ростов и Белоозеро). Что касается возникновения «ладожской» версии варяжского сказания, то это, по мнению И. Я. Фроянова, развившего соответствующую мысль А. Г. Кузьмина, «была идеологическая акция ладожской общины в ходе борьбы с Новгородом за создание собственной волости»[31].
М. Б. Свердлов рассмотрел варяжское сказание как источниковедчески, так и с точки зрения отражённых в нём исторических реалий. Проведя новый текстологический анализ легенды, учёный пришёл к выводу о безусловной правоте А. А. Шахматова в вопросе о первичности в летописном тексте «новгородской» версии вокняжения Рюрика и вторичности версии «ладожской», показав, в частности, что «ладожские» вставки Ипатьевской летописи разрывают литературно целостный текст, читающийся в Лаврентьевской. Отметил М. Б. Свердлов и то обстоятельство, что дефект Лаврентьевского и Троицкого списков с пропуском города, в котором по приходе к словенам обосновался Рюрик «произошёл не вследствие намеренного, идеологизированного редактирования, а в результате механической порчи использованного Лаврентием и его предшественниками текста, поскольку отсутствует не только название города, но и необходимый для содержания фразы глагол ‘’сѣде’’».
При этом историк правомерно заключил, что сам по себе факт более позднего попадания на страницы летописей «ладожского» варианта ещё не говорит о его меньшей исторической достоверности в сравнении с «новгородским» и данный вопрос должен решаться обращением к историческим реалиям IX в., применительно к которым М. Б. Свердлов считает более вероятным первоначальное вокняжение Рюрика в Ладоге и его последующий переход в новую резиденцию в стратегически важном месте у истоков Волхова на Новгородском городище[32].
К сожалению, М. Б. Свердлов не рассмотрел предметно вопрос о том, что собой как тип поселения представляла Ладога середины IX в. с историко-социологической точки зрения и могло ли в принципе такое поселение играть роль какого-то серьёзного политического центра. Не сделал этого и В. В. Пузанов, по мнению которого, в сообщаемом Ипатьевской летописью варианте варяжской легенды представлено «отражение исторических реалий, обусловленных длительным процессом урбанизации на севере Восточной Европы. В летописи варяги вначале ‘’срубиша’’ Ладогу, а уже потом Новгород. Но ведь действительно, как свидетельствуют археологические данные, Ладога древнее Новгорода»[33]. Простого указания на «большую древность» того или иного населённого пункта совершенно недостаточно, необходимо рассматривать социальную типологию поселений, тем более, что если не сам Новгород, то Новгородское городище датируется именно эпохой Рюрика и вопрос о том, какой из этих двух пунктов (Ладога или Городище) мог играть в середине IX в. роль политико-организационного центра политии словен и их союзников, зависит от наличия или отсутствия укреплений, признаков дружинной культуры, плотной земледельческой округи и т.д.
Много лет возглавлявший раскопки Ладоги А. Н. Кирпичников, а следом за ним большинство петербургских археологов, считает доказанным приоритет «ладожской» версии прихода Рюрика как с точки зрения летописных текстов, так и исторических реалий середины IX в.[34]
Эмоционально в защиту тезиса о «Ладоге – первой столице Руси» выступал Д. А. Мачинский, дошедший до того, что назвал статью усомнившегося в этом известного историка В. А. Кучкина ни много ни мало «явно заказным текстом». Летописную текстологию Д. А. Мачинский не рассматривает, ограничиваясь указанием того, что в четырёх из шести древнейших списков ПВЛ и у В. Н. Татищева городом, в котором садится Рюрик, названа Ладога[35], не упоминая работ Шахматова и не задаваясь вопросом о месте данной традиции в общей истории начального летописания.
Так в трудах петербургских археологов сформировалось явление, которое А. А. Селин назвал «староладожским мифом в академическом дискурсе»[36].
А. А. Гиппиус в своей статье, посвящённой «новгородско-ладожской» альтернативе, напомнил, что «текстологическая реконструкция – не демократические выборы, исход которых определяется простым большинством голосов; здесь всё зависит от генеалогии списков, их положения в стемме». Соответственно, то обстоятельство, что «ладожский» вариант читается в четырёх древнейших списках ПВЛ из шести, сам по себе никоим образом не свидетельствует о его первоначальности. Попарное восхождение Лаврентьевского и Троицкого, Ипатьевского и Хлебниковского, Радзивиловского и Московско-Академического списков к общим протографам позволяет «уверенно абстрагироваться от существования шести списков и рассматривать соотношение трёх протографических сводов». Проведя новый анализ, учёный пришёл к заключению, что вывод А. А. Шахматова о первичности «новгородской» версии в летописном тексте является вполне обоснованным[37].
Тем не менее, вслед за М. Б. Свердловым, А. А. Гиппиус считает исторически более достоверным «ладожский» вариант вокняжения Рюрика: «факт первоначального пребывания Рюрика в Ладоге, оставшийся неизвестным составителю Начального свода и его предшественникам, мог в начале XII в. сохраняться в местном предании», «ладожская» версия была «более конкретной и исторически достоверной, опирающейся на местную традицию»[38]. Но аргументы, которые учёный приводит в пользу такой позиции, вызывают недоумение. По мнению А. А. Гиппиуса, «Гюрята Рогович, отождествляемый с новгородским посадником начала XII в., был потомком знатного скандинава Регнвальда Ульвсона, родственника жены Ярослава Мудрого Ингигерд, прибывшего вместе с нею в Русь и получившего в ‘’ярлство’’ Ладогу. По правдоподобному предположению А. Е. Мусина, потомки Регнвальда по традиции сохраняли за собой ладожское посадничество, по крайней мере, до середины XIII в., что делает вероятной принадлежность к вышеназванному роду и посадника Павла… Ввиду этих родственных связей Гюрята, Павел и их сородичи не могли не быть носителями элитарного кланового самосознания, в котором историческая связь с Ладогой должна была играть основополагающую роль. Сохранение (или появление?) именно в этой среде предания о ладожском княжении Рюрика выглядит поэтому глубоко закономерным»[39]. Тут же, впрочем, учёный делает оговорку: «вполне возможно, что сведения, полученные летописцем в Ладоге, все же несли в себе определенную тенденцию, отражая не столько аутентичную местную традицию, сколько клановые исторические амбиции ‘’ладожан’’ как генеалогически обособленной части новгородского (в широком смысле) боярства»[40].
На самом деле о происхождении Гюряты Роговича (Рог – обычное древнерусское некалендарное имя[41], привлечение скандинавских аналогий тут излишне) и ладожского посадника Павла неизвестно ничего. Но особое удивление вызывает то, с каким наивным доверием некоторые учёные относятся к сообщениям скандинавских саг о том, что Ладога была передана в «ярлство» скандинаву Рагнвальду Ульвсону, представляющих собой обычное для данного литературного жанра эпическое преувеличение.
Так, Сага об Эймунде, которая сообщает об этом («Рагнвальд ярл будет держать Альдейгьюборг (Ладогу – М.Ж.) как держал до сих пор»), тут же говорит о том, что по завершении усобицы Владимировичей Ярицлейв (Ярослав Мудрый) стал правителем Хольмгарда (Новгорода), Вартилав (Брячислав) получил Кенугард (Киев), а скандинавский наёмник Эймунд начал править в Палтескье (Полоцке), став заодно и главным военачальником Руси: «Эймунд конунг будет также держать у них оборону страны и во всём Гардарики, а они должны помогать ему военной силой и поддерживать его»[42].
Если доверять сообщению о правлении Рагнвальда в Ладоге, надо доверять и сообщению о разделе Руси между Ярославом, Брячиславом и Эймундом и пересматривать всю политическую историю Руси XI в., на что, насколько нам известно, ещё ни один исследователь не решился. А если не доверять остальному, то какие есть основания доверять сообщению о Рагнвальде и Ладоге? Нет никаких источниковедческих предпосылок к тому, чтобы рассматривать данное фольклорное известие, трафаретное для саг, как реальный исторический факт[43].
По реальным историческим данным, которыми мы располагаем, уже в первой трети XII в. посадников в Ладогу назначал Новгород, пригородом которого она была. В 6639 (1132) г. новгородцы «даша посадницать… Рагуиловѣ в Ладозѣ»[44]. И вполне очевидно, что сформировалась подобная практика существенно раньше того момента, когда она впервые (в общем, довольно случайно, ибо даже в новгородском летописании внутренние дела Ладоги не описываются сколько-нибудь систематически[45]) была упомянута в летописи.
С решительной, и на наш взгляд, справедливой критикой идеи, что Ладога середины IX в. в принципе могла быть каким-то значительным политическим центром, «столицей» некоей политии, выступили Е. Н. Носов и В. Л. Янин. Учёные обратили внимание на оторванность Ладоги от основной территории словен, отсутствие вокруг города освоенной земледельческой округи и т.д., из чего сделали логичный вывод, что столицей северного восточнославянского объединения была не она, а Новгородское городище[46].
Довольно поверхностно и тенденциозно подошла к решению «новгородско-ладожской» альтернативы Т. Л. Вилкул, попытавшаяся обосновать первичность в тексте ПВЛ «ладожской» версии. Во-первых, исследовательница, руководствуясь своими общими соображениями о соотношении ПВЛ и НПЛ (она не признаёт существование Начального свода и считает, что в НПЛ представлена поздняя сокращённая переработка ПВЛ) произвольно исключила из текстологического анализа вариант Сказания о призвании варягов, присутствующий в НПЛ. Делать это совершенно недопустимо, поскольку, как верно констатировал А.А. Шахматов, соотношение текстов ПВЛ и 6613
НПЛ представляет собой «главный вопрос нашей историографии»[47] и оно должно предметно рассматриваться в случае каждого конкретного летописного рассказа. Произвольное исключение из рассмотрения текста НПЛ с неизбежностью ведёт к выводам, корректность которых сомнительна.
Во-вторых, рассматривая соотношение вариантов варяжской легенды в Лаврентьевском, Троицком, Радзивиловском, Московско-Академическом, Ипатьевском и Хлебниковском списках, Т. Л. Вилкул априорно трактует разницу между ними однозначно в пользу первичности «сложной» версии (с «ладожскими» фрагментами) и вторичности «простой» версии (без «ладожских» фрагментов), не замечая, что «ладожские» фрагменты нарушают целостный текст Сказания в Лаврентьевской летописи.
В-третьих, Т. Л. Вилкул игнорирует тот факт, что в Ипатьевском и Хлебниковском списках с их «ладожской» версией отсутствует противоречащий ей пассаж о новгородцах «от рода варяжьска», читающийся в списке Лаврентьевском. В итоге то, что автор назвала проведением «банальнейшей текстологической операции», позволившей ей утверждать, что «в самой ПВЛ присутствует только ‘’ладожская версия’’ прихода Рюрика»[48], на деле является профанацией рассматриваемой темы.
Подводя итоги историографического обзора, можно констатировать, что надёжное общепринятое решение «новгородско-ладожской» альтернативы в науке отсутствует, второй век ведутся активные дискуссии, и в целом позиции учёных распределились между тремя вариантами решения проблемы:
1) Первой в тексте летописей появилась «новгородская» версия вокняжения Рюрика, а «ладожская» попала на страницы летописей позднее. «Новгородская» версия является также и лучше отражающей конкретно-исторические реалии середины IX в.
2) Первой в тексте летописей появилась «ладожская» версия вокняжения Рюрика, а «новгородская» попала на страницы летописей позднее. «Ладожская» версия является также и лучше отражающей конкретно-исторические реалии середины IX в.
3) Первой в тексте летописей появилась «новгородская» версия вокняжения Рюрика, а «ладожская» попала на страницы летописей позднее. Тем не менее, «ладожская» версия является лучше отражающей конкретно-исторические реалии середины IX в.
Что бросается в глаза при обозрении дискуссии о «новгородско-ладожской» альтернативе начального летописания, так это то, что она уже много десятилетий идёт на материале одних и тех же летописных списков. Т. Л. Вилкул и вовсе провозгласила отказ от попыток расширения источниковой базы: «в нашем случае исследователь имеет в своем распоряжении почти тот же набор доказательств, которым обладали Карамзин и Погодин полтора-два века назад»[49].
Никто не предпринял попытки расширить круг привлекаемых источников и выявить такие летописные списки, в которых может читаться текст Сказания о призвании варягов, близкий к тому, который присутствовал в источнике протографа Лаврентьевской и Троицкой летописей. Мы попробуем восполнить данное упущение и расширить источниковую базу для решения «новгородско-ладожской» альтернативы, что способно, на наш взгляд, наконец, внести в неё ясность.
В.М. Васнецов. Призвание варягов
II. «Новгородско-ладожская» альтернатива: соотношение вариантов в летописных списках и вопрос о чтении протографа Лаврентьевской и Троицкой летописей
Чтобы разобраться с соотношением «новгородской» и «ладожской» версий варяжского сказания, попробуем заново провести его текстологический анализ не только по НПЛ и древнейшим спискам ПВЛ, но и с учётом истории русского летописания в целом, что, как будет показано, позволяет привлечь некоторые летописные списки, которые ранее, насколько нам известно, к прояснению новгородско-ладожской альтернативы не привлекались, но способны прояснить её.
Соотношение вариантов текста легенды о призвании варягов, содержащихся в Новгородской первой, Лаврентьевской и Троицкой, Ипатьевской и Хлебниковской, Радзивиловской и Московско-Академической летописях можно выразить в виде таблицы (Таблица 1).
* Аналогичный (с минимальными отличиями) рассказ содержится в Воронцовском (ПСРЛ. Т. 3. С. 433—434), Троицком (ПСРЛ. Т. 3. С. 514), Берлинском (Новгородская первая летопись. Берлинский список. С. 108—109) и других списках НПЛ.
** Аналогичный (с минимальными отличиями) рассказ содержался и в Троицком списке: Приселков М. Д. Троицкая летопись. С. 57—58. Перевод данного места Лаврентьевской летописи на современный русский язык: Се повести временных лет. Арзамас, 1993. С. 46—47.
*** Аналогичный (с минимальными отличиями) рассказ содержится и в Хлебниковском списке (параллельный текст всех основных списков ПВЛ см.: The Pověst’ vrеmennykh lět: An Interlinear Collation and Paradosis / Ed. by Donald Ostrowski // Harvard Library of Early Ukrainian Literature. Vol. X. Part 1. Cambridge, Massachusetts, 2003. P. 105). Перевод данного места Ипатьевской летописи на современный русский язык: Повесть временных лет (Подготовка текста, перевод и комментарии О. В. Творогова) // Библиотека литературы Древней Руси. Т. 1. XI—XII вв. СПб., 2004. С. 75.
**** Аналогичный (с минимальными отличиями) рассказ содержится и в Московско-Академическом списке (параллельный текст всех основных списков ПВЛ см.: The Pověst’ vrеmennykh lět: An Interlinear Collation and Paradosis. P. 105).
Таблица 1. Соотношение вариантов текста варяжской легенды в Новгородской первой летописи и древнейших списках Повести временных лет
Из сравнения четырёх приведённых текстов можно сделать следующие выводы:
(1) Самым кратким, внутренне логичным и структурно «простым» является вариант варяжской легенды, представленный в Новгородской первой летописи. Вариант Сказания о призвании варягов, представленный в Лаврентьевской и Троицкой летописях очень близок к нему[50] и представляет собой преимущественно незначительно изменённый и в двух местах расширенный текст, относительно содержащегося в составе НПЛ. В НПЛ нет никаких существенных смысловых фрагментов, отсутствующих в Лаврентьевском и Троицком списках, его текстовый «избыток» представлен исключительно отдельными словами или небольшими словосочетаниями («и городы ставити», «находникъ тѣхъ», «и от тѣх словет», «до днешняго дни», «единъ»), которые при переходе повествования из летописи в летопись легко могли пропускаться или изменяться.
Напротив, в Лаврентьевской и Троицкой летописях имеются два больших добавления пояснительного характера относительно текста НПЛ:
а) Фрагмент с перечислением народов балтийского региона (очевидно связанный с соответствующим фрагментом этногеографического введения к ПВЛ, в котором названы те же народы: «Афетово бо и то колѣно: варязи, свеи, оурмане, [готе], русь, агняне»[51]) и списком участвующих в призвании варягов «племён» в середине (необходимым здесь потому, что в отличие от НПЛ, где эти племена фигурируют в начале данной же статьи, в ПВЛ они как данники варягов перечислены в предыдущей погодной статье и в данной статье до этого не фигурировали);
б) Рассказ о раздаче Рюриком городов своим мужам в конце. Также в Лаврентьевской летописи изменены в сравнении с вариантом НПЛ отдельные слова и словесные обороты: вместо «дружину многу и предивну», которую взяли с собой Рюрик, Синеус и Трувор, написано «всю русь» (видимо, так летописец развил идею о «прозвании» Русской земли «от варяг», читающуюся в НПЛ); вместо «и въсташа град на град» написано «въста родъ на родъ» и т. д.
Непосредственно фрагменты о распределении варяжских братьев по городам читаются в НПЛ и Лаврентьевской и Троицкой летописях практически одинаково за исключением того, что в двух последних пропущено название города, в котором сел Рюрик. Но учитывая общую тождественность текстов и то, что вариант варяжской легенды из Лаврентьевской и Троицкой летописей представляет собой преимущественно лишь расширение текста, содержащегося в НПЛ, нет особых сомнений, что в их протографе этим городом также был назван Новгород. Это подтверждается тем, что сразу после пассажа о том, как именно призванные братья распределились по городам, в данных летописных списках читается: «новугородьци ти суть людье нооугородьци от рода варяжьска, преже бо бѣша словѣни», что логично только в том случае, если перед этим речь шла о Новгороде.
(2) Дальнейшую эволюцию текста варяжского сказания в сторону его «усложнения» наблюдаем в Ипатьевской и Хлебниковской летописях. Здесь в него вставлены два новых фрагмента, существенно меняющих смысл рассказа:
а) Сказано, что братья-варяги сначала «срубиша городъ Ладогу»;
б) Сказано о переходе Рюрика из Ладоги в Новгород и основании им этого города («и пришедъ къ Ильмерю, и сруби городъ надъ Волховомъ, и прозваша и Новъгородъ, и сѣде ту княжа»).
Если предполагать обратное направление развития текста (от варианта Ипатьевской и Хлебниковской летописей к варианту Лаврентьевской и Троицкой), как делают некоторые исследователи, то ещё можно объяснить выпадение первого из названных фрагментов вследствие порчи в их протографе текста в том месте, где указан город, в котором обосновался Рюрик, но никак невозможно объяснить выпадение второго фрагмента, так как в этом месте в Лаврентьевском и Троицком списках никакой порчи текста нет.
Более того, именно в варианте Ипатьевской летописи видим редакторскую правку Сказания о призвании варягов в пользу «ладожской» версии. Здесь пропущен читающийся и в НПЛ, и в Лаврентьевской летописи пассаж о новгородцах «от рода варяжьска», так как он явно противоречил «ладожскому» варианту вокняжения Рюрика (если говорится о Ладоге, причём тут новгородцы?), введённому данным редактором варяжской легенды. «Ладожская» версия прихода Рюрика явно вторична в летописном тексте.
Противоречит пассаж об основании Новгорода и его наименовании Рюриком и сообщению этногеографического введения к ПВЛ, согласно которому город был основан и назван словенами, пришедшими на берега Ильменя в рамках славянского расселения с Дуная: «Словѣни же сѣдоша около езера Илмеря [и] прозвашася своимъ имянемъ и сдѣлаша градъ и нарекоша и Новъгородъ»[52]. Упоминается Новгород и в пассаже ПВЛ о «племенных» княжениях восточных славян: «И по сихъ братьи (после смерти Кия, Щека и Хорива – М.Ж.) держати почаша родъ ихъ княженье в поляхъ, [а] в деревляхъ свое, а дреговичи свое, а словѣни свое в Новѣгородѣ, а другое на Полотѣ иже полочане»[53].
(3) Соединение текстов, читающихся в Ипатьевской и Лаврентьевской летописях находим в Радзивловском и Московско-Академическом списках. Здесь, с одной стороны, даются фрагменты о первоначальном вокняжении Рюрика в Ладоге и его последующем переходе в Новгород (есть в Ипатьевской, нет в Лаврентьевской), а с другой – присутствует пассаж о новгородцах «от рода варежска» (есть в Лаврентьевской, нет в Ипатьевской).
Что мы в случае с варяжским сказанием в Радзивиловской летописи имеем дело именно с соединением двух текстовых традиций (одна из которых представлена в Лаврентьевской летописи и вторая - в Ипатьевской), а не с воспроизведением текста протографа Лаврентьевской и Троицкой летописей явствует из того, что по некоторым фрагментам рассказ Радзивиловской летописи текстуально соответствует Ипатьевской летописи и не соответствует Лаврентьевской. Так, если в Лаврентьевской летописи сказано, что Рюрик «раздае мужемъ своимъ грады», то в Ипатьевской читаем иначе: «раздае мужемъ своимъ волости, и городы рубити». И почти то же самое находим в Радзивиловской летописи: «раздаа волости мужемъ своим, и городы рубити».
Текстологическое сопоставление вариантов Сказания о призвании варягов, представленных в НПЛ и древнейших списках ПВЛ не оставляет особых сомнений в том, что «ладожский» вариант вокняжения Рюрика является текстуально вторичным и был введён в текст ПВЛ только на этапе создания той редакции летописи, которая отразилась в Ипатьевском, Хлебниковском и связанных с ними списках (при этом в текст легенды не только были вставлены два «ладожских» фрагмента, но и изъят явно противоречащий им пассаж о новгородцах «от рода варяжьска»).
То, что в Лаврентьевской и Ипатьевской летописях отражены две разные редакции ПВЛ ясно уже из того, что сам автор данного летописного свода в них указан совершенно по-разному. В Лаврентьевской летописи в начале ПВЛ ничего не говорится о её авторстве. Зато в неполной статье под 6618 (1110) годом, которой здесь заканчивается ПВЛ, в конце имеется запись, указывающая, что автором данного «летописца» является игумен Выдубицкого монастыря святого Михаила Сильвестр: «Игуменъ Силивестръ святаго Михаила написахъ книгы си лѣтописець, надѣяся отъ бога милость прияти, при князи Володимерѣ, княжащю ему Кыевѣ, а мнѣ в то время игуменящю у святаго Михаила въ 6624, индикта 9 лѣта; а иже чтеть книгы сия, то буди ми въ молитвахъ»[54].
В Ипатьевской летописи данной записи нет (и само повествование в статье 6618 г. там не обрывается на соответствующем месте, а продолжается дальше), зато здесь авторство ПВЛ обозначено в самом её начале и автором назван монах другого монастыря – Печерского: «Повѣсть временныхъ лѣт черноризца Федосьева манастыря Печерьскаго»[55].
Соединение этих двух вариантов авторства ПВЛ находим в Радзивиловской летописи (начинается ПВЛ в данной летописи с упоминания «черноризца Федосьева монастыря Печерьскаго»[56], а в статье 6624 года читается приписка об авторстве Сильвестра[57]), что подтверждает вывод, сделанный на примере анализа текста варяжской легенды, о соединении в данной летописи традиций протографов как Лаврентьевского и Троицкого, так и Ипатьевского и Хлебниковского списков.
В протографе Лаврентьевского и Троицкого списков, отражающих в целом более раннюю редакцию ПВЛ в сравнении с Ипатьевским и Хлебниковским списками (тут мы согласны с А.А. Шахматовым и М.Д. Присёлковым, и анализ истории текста варяжского сказания подтверждает, на наш взгляд, их принципиальную правоту), передающих варяжскую легенду близко к варианту НПЛ и в основном лишь расширяющих его, была, очевидно, представлена «новгородская» версия. В Радзивиловской летописи обе текстовые традиции оказались соединены, в результате чего имеем там самый подробный и «сложный» вариант Сказания о призвании варягов.
История текста варяжского сказания на этапе древнейшей русской летописной традиции, представленной в ПВЛ и в НПЛ выглядит так:
1) Вариант НПЛ (самый краткий, логичный и «простой» по структуре, в котором представлена «новгородская» версия[58]);
2) Вариант Лаврентьевской летописи (с добавлением взятого из этногеографического введения перечня народов балтийского региона и некоторыми заменами отдельных оборотов: «дружину многу и предивну» → «всю русь» и т.д.);
3) Вариант Ипатьевской летописи, где текст варяжской легенды подвергся дальнейшей редактуре и «усложнению» (сделаны две «ладожские» вставки и изъят противоречащий им пассаж о новгородцах «от рода варяжьска»);
4) Самый подробный, противоречивый и структурно «сложный» текст варяжской легенды, представленный в Радзивиловской летописи (соединение версий протографов Лаврентьевской и Ипатьевской летописей: «ладожская» версия и пассаж о новгородцах «от рода варежска»).
Включение в состав ПВЛ на этапе создания редакции, представленной в Ипатьевском, Хлебниковском и связанных с ними списках, «ладожского» варианта вокняжения Рюрика, скорее всего, связано со статьёй, читающейся в Ипатьевской летописи (в её протографе впервые в русском летописании и появилась, судя по всему, «ладожская» версия варяжской легенды) под 6622 (1114) годом[59], в которой некий не известный нам по имени летописец, один из авторов или редакторов ПВЛ (быть может, тот самый «черноризец Печерского монастыря», упоминаемый в начале её варианта по Ипатьевскому и Хлебниковскому спискам) от первого лица рассказывает о своём посещении Ладоги, рассказах услышанных от ладожан, а также о знаменитых ладожских стеклянных бусах, которые в огромном количестве производились в Ладоге в VIII-IX вв.[60] В XII в., когда о том, кто и когда делал эти бусины, уже никто ничего достоверно не знал, они, вероятно, вымывались из почвы ливнями и речной водой и воспринимались как диковина: «В се же лѣто заложена бысть Ладога камениемъ на приспѣ Павломъ посадникомъ при князѣ Мьстиславѣ. Пришедшю ми в Ладогу, повѣдаша ми Ладожане, яко сдѣ есть: ‘’Егда будеть туча велика, находять дѣти наши глазкы стекляныи, и малыи и великыи, провертаны, а другые подлѣ Волховъ беруть, еже выполоскываеть вода’’, от нихъ же взяхъ боле ста, суть же различь. Сему же ми ся дивлящю, рекоша ми: ‘’Се не дивно; и суть и еще мужи старии ходили за Югру и за Самоядь, яко видивше сами на полунощныхъ странахъ: спаде туча, и в тои тучи спаде вѣверица млада, акы топерво рожена, и възрастъши, и расходится по земли и пакы бываеть другая туча, и спадають оленци мали в нѣи, и възрастають и расходятся по земли’’. Сему же ми есть послухъ посадникъ Павелъ ладожкыи и вси ладожане. Аще ли кто сему вѣры не иметь, да почнеть фронографа»[61]. Далее следуют примеры падения разных предметов с неба, зимствованные из хронографической литературы[62], долженствующие «историзировать» соответствующие рассказы ладожан. В НПЛ под 6624 г. кратко сказано, что «Павелъ, посадникъ ладоскыи, заложи Ладогу, город каменъ»[63].
Важно, что иных упоминаний Ладоги в ПВЛ нет, этот далёкий и незначительный в политическом отношении город не интересовал киевских летописцев[64]. В варианте ПВЛ, представленном в Лаврентьевской летописи, этот город вообще ни разу не упомянут (см. географический указатель к первому тому ПСРЛ) и впервые назван в Лаврентьевском списке только в рамках Суздальской летописи под 6762 (1254) годом[65], а затем ещё всего два раза[66].
В варианте ПВЛ, представленном в Ипатьевской летописи, Ладога упоминается дважды: в приведённом рассказе летописца о посещении им Ладоги и в Сказании о призвании варягов[67], что ставит в связь данные статьи. Видимо, именно посетивший Ладогу и услышавший там какие-то местные предания или местную интерпретацию исторических данных книжник, внёс в текст варяжской легенды «ладожскую» интерпретацию событий середины IX века.
Сопоставительный анализ НПЛ и основных списков ПВЛ привёл нас к заключению о вторичности «ладожской» версии Сказания о призвании варягов. Посмотрим, подтверждается ли этот вывод на общем фоне истории русского летописания.
Варианты названия города, в который приходит Рюрик (с указанием того, говорится ли в соответствующей летописи о «дружине многой», как в НПЛ, или о «всей руси», как в ПВЛ) по всем летописям из ПСРЛ, в которых присутствует «варяжская легенда», приведены в Таблице 2.
* Аналогично (город, в котором садится Рюрик не указан, братья-варяги приводят с собой «всю русь») в Троицкой летописи: Приселков М. Д. Троицкая летопись. С. 58.
** Аналогично (Рюрик садится в Ладоге, братья-варяги приводят с собой «всю русь») в Хлебниковском списке.
*** Аналогично (Рюрик садится в Новгороде, братья-варяги приводят с собой «дружину многу и предивну») в Белинском списке НПЛ: Новгородская первая летопись. Берлинский список. С. 109.
**** Аналогично (Рюрик садится в Ладоге, братья-варяги приводят с собой «всю русь») в Московско-Академическом списке.
Таблица 2. Город, в котором вокняжился Рюрик, и кого («всю русь» или «дружину многу») привели с собой варяжские братья в летописях, изданных в ПСРЛ
Как видим, во всей последующей летописной традиции (кроме поздней компилятивной Густынской летописи, которая в своей начальной части во-многом следует за Ипатьевской,[68] и Летописца Переяславля-Суздальского, автор которого также пользовался какой-то летописью типа Ипатьевской[69]) городом, в котором после своего призвания к словенам и их союзникам вокняжился Рюрик, назван именно Новгород. «Ладожская» версия так и осталась в летописании локальным явлением, связанным с Ипатьевской летописью. Новгород назван также в «Польской истории» использовавшего русские летописи Яна Длугоша[70].
При этом, в большинстве летописных списков читаем, что варяжские братья приводят с собой «дружину многу», в чём можно видеть влияние варианта варяжской легенды, представленного в НПЛ. В этой связи особое внимание привлекают две летописи – Львовская и Владимирский летописец, в которых городом, где сел Рюрик, назван Новгород (как в НПЛ, и, видимо, в протографе Лаврентьевской и Троицкой), но при этом варяги приводят с собой «всю русь» (как во всех древнейших списках ПВЛ).
Такое сочетание текстологических признаков в Сказании о призвании варягов уникально, и именно эти два его варианта способны пролить свет на то, что же читалось в источнике летописной традиции, представленной Лаврентьевским и Троицким кодексами.
Соотношение вариантов текста легенды о призвании варягов, содержащихся в Лаврентьевской, Троицкой и Львовской летописях, а также во Владимирском летописце, можно выразить в виде таблицы (Таблица 3).
* Вместо словен здесь по имени их главного города Новгорода названы «новгородцы».
** То ли описка, то ли замена под влиянием популярной в позднем летописании идеи о происхождении Рюрика и его братьев из Пруссии.
*** Аналогичный рассказ содержался и в Троицком списке: Приселков М. Д. Троицкая летопись. С. 57—58.
Таблица 3. Соотношение вариантов текста варяжской легенды в Лаврентьевской и Львовской летописях и во Владимирском летописце
Рассказ о призвании варягов в Лаврентьевской и Львовской летописях практически одинаков. В последней только сделаны несколько незначительных пояснений (например, что «варяги» – это «немцы», такая интерпретация была распространена в поздней летописной традиции; что события происходят в царствование императора Михаила), кое-где добавлены отдельные слова и словосочетания («всѣмъ сы исполнена» и т. д.), сделаны перестановки отдельных фраз и конец рассказа вынесен в следующую погодную статью, где дальше читается рассказ об Аскольде и Дире. Но эти незначительные отличия никак не нарушают принципиального текстуального единства двух рассматриваемых фрагментов из разных летописей. На том месте, где в Лаврентьевской летописи название города, в котором садится Рюрик, пропущено, в Львовской летописи оно есть – это Новгород.
Ещё более разительное сходство с варяжским сказанием в Лаврентьевской летописи демонстрирует текст Владимирского летописца. Здесь разницы в двух записях вообще практически нет (за исключением прибавки слова «добра» в характеристике земли, в которую призываются варяжские братья и иного написания некоторых слов), а на том месте, где в Лаврентьевской и Троицкой летописях после имени Рюрика ничего нет, написано «сѣде в Новѣгороде».
Публикаторы Владимирского летописца отметили, что он «представляет собой краткое извлечение из большого летописного свода, который по своим особенностям стоял в близком родстве с погибшей Троицкой пергаменной летописью… В этом основное значение Владимирского летописца, так как он позволяет более точно восстановить некоторые тексты Троицкой летописи, имеющей важное значение в истории русского летописания»[71]. Несмотря на то, что данное заключение было сделано М. Н. Тихомировым ещё в 1965 г., по непонятной причине никто из исследователей «новгородско-ладожской» альтернативы Сказания о призвании варягов, писавших после выхода 30-го тома ПСРЛ (А. Г. Кузьмин, М. Х. Алешковский, Д. А. Мачинский, И. Я. Фроянов, М. Б. Свердлов, В. Л. Янин, Е. Н. Носов, Т. Л. Вилкул[72], А. А. Гиппиус и т.д.), не обратился к Владимирскому летописцу для прояснения вопроса о том, что же читалось в протографе Троицкого и Лаврентьевского списков.
Л.Л. Муравьёва, обратив внимание на то, что во Владимирском летописце присутствует группа известий новгородского происхождения, находящих, по её мнению, аналогии в Новгородской четвёртой летописи, отнесла к их числу и рассказ о вокняжении Рюрика в Новгороде[73]. Согласиться с этим невозможно, поскольку в Новгородской четвёртой летописи читается, что братья-варяги приводят с собой «дружину многу», а в том том варианте варяжской легенды, который представлен во Владимирском летописце, находим в соответствующем месте «всю русь» как в древнейших редакциях ПВЛ (Таблица 2). Поэтому Сказание о призвании варягов во Владимирском летописце не может быть связано с новгородским летописанием и отражает ту же традицию, которая представлена в ПВЛ.
Проведённое нами сопоставление варяжской легенды в варианте Лаврентьевской летописи с её записями в Львовской летописи и во Владимирском летописце, на наш взгляд, не оставляет сомнений в том, что в исходном летописном тексте, бывшим источником общего протографа Лаврентьевского и Троицкого списков читалось именно «старѣишии Рюрикъ сѣде в Новѣгороде», как видим это во Владимирском летописце и Львовской летописи, сохранивших написание текста-протографа.
Пожелание Т. Л. Вилкул о необходимости «удалить из последующих переизданий 1-го тома ПСРЛ» конъектуру «сѣде в Новѣгороде»[74] должно быть категорически отвергнуто. Напротив, в переиздания первого тома ПСРЛ необходимо добавить ссылки на чтение данного места во Владимирском летописце и в Львовской летописи.
Проведённый нами анализ с расширением источниковой базы (привлечением Владимирского летописца и Львовской летописи) позволяет присоединиться к выводу А. А. Шахматова об изначальности в русском летописании «новгородской» версии варяжской легенды. Первоначально она присутствовала и в тексте ПВЛ древнейшей, известной нам по Лаврентьевской летописи редакции и только на этапе создания того её варианта, который представлен в Ипатьевском и Хлебниковском списках в Сказание о призвании варягов были, видимо, тем же летописцем, который рассказывает о своём посещении Ладоги, сделаны две «ладожские» вставки и изъят противоречащий им пассаж о новгородцах «от рода варяжьска».
Данный вывод, важный сам по себе, тем не менее, не означает автоматически, что «новгородская» версия варяжской легенды, раньше попавшая на страницы летописей, лучше отражает исторические реалии середины IX века. Более достоверной теоретически может быть и версия, позднее включённая в летописи (Новгород пользовался гораздо большим политическим влиянием, нежели Ладога, и имел, очевидно, больше возможностей для отстаивания своего взгляда на историю, чем его пригород). Поскольку и «новгородская», и «ладожская» версии вокняжения Рюрика наличествовали в древнерусской книжности, для прояснения того, какая из них более адекватно отражает историческую реальность, необходимо рассмотреть некоторые историко-археологические реалии времён летописного «призвания варягов».
Рюриково Городище. Руины церкви Благовещения
III. «Новгородско-ладожская» альтернатива и некоторые исторические реалии середины IX века
Не касаясь всех аспектов сложного и многогранного «варяжского вопроса», который активно дискутируется в новейшей историографии (для наших целей достаточно ограничиться тем, что летописные варяги – это некие выходцы из циркумбалтийского региона, чего, кажется, никто не оспаривает[75]), посмотрим на происходившие в период становления Древнерусского государства на севере Восточной Европы события с точки зрения реконструкции общего хода исторического процесса.
Около середины VIII в. варяги появляются в устье Волхова, где формируется полиэтничное торговое поселение в Ладоге[76], связанное с Балтийско-Волжским путём,[77] но дальше вглубь Восточной Европы около ста лет они не продвигаются по сути ни на шаг: до середины IX в. ни на одном поселении кроме Ладоги не выявлено надёжных признаков проживания варягов или носителей циркумбалтийской дружинной культуры (находки отдельных вещей не в счёт, так как они свидетельствуют не о проживании выходцев из балтийского региона, но только о контактах с ними словен, кривичей и т. д.). В. В. Седов констатировал: «Полное отсутствие до середины IX в. характерных скандинавских находок на других поселениях северо-запада свидетельствует о том, что торговая активность варягов ограничивалась Ладогой, они ещё не решались широко проникать вглубь словенско-кривичских территорий. Очевидно, торговая деятельность, а на её развитие указывают находки восточных момент, находилась в этих землях в руках представителей местного населения. Кроме Ладоги единичные находки (кресало и топор) скандинавских типов, определяемые концом VIII – первой половиной IX в., найдены ещё на Сарском городище, в области проживания мери, но говорить о проникновении сюда скандинавов на основе их явно преждевременно»[78]. Признаков проживания варягов нет в ранних материалах Новгородского городища, в материалах Холопьего городка, городища на Сяси, Новых Дубовиков, материалах Изборска или ранних материалах Псковского городища и т. д.[79]
Из этого следует, что словене и их союзники вполне успешно «блокировали» варягов в Ладоге и не давали им в течение примерно ста лет никуда продвигаться иначе как в качестве купцов.
Более того, рядом с неукреплённой Ладогой существовала славянская крепость Любша (где укрепления были возведены ещё в конце VII – начале VIII в.)[80], при том, что поселение в Ладоге до последней четверти IX в. не имело укреплений[81]. Очевидно, что укреплённое поселение политически господствовало над неукреплённым. Это даёт нам ключ к пониманию того, что представляло собой с историко-социологической точки зрения раннее поселение в Ладоге[82]: оно было полиэтничным международным торговым эмпорием, находившимся под политическим контролем словен и их крепости Любши.
Поэтому периодически возникающие историографические спекуляции о Ладоге как о центре некой скандинаво-славяно-финской политии, как о «столице», откуда варяги-скандинавы будто бы управляли славянами и т.п.,[83] должны быть решительно отвергнуты как противоречащие фактам. Торговое поселение в Ладоге не имело и в силу самой своей социальной природы не могло иметь значения политико-организационного центра, не могло быть «столицей» севера Восточной Европы.
Историческая ситуация в Ладожско-Ильменском регионе и соседних землях существенно меняется в середине IX в.: с этого времени варяжская дружинная культура появляется на Новгородском (Рюриковом) городище, признаки проживания варягов появляются в Верхнем Поволжье и в некоторых других пунктах[84], что вполне согласуется с рассказом ПВЛ о призвании Рюрика и его варягов[85]. Учитывая, что в предшествующие сто лет словене вполне успешно блокировали продвижение варягов, то их успешное перемещение на юг и восток около середины IX в., очевидно, явилось результатом союза со словенами. И именно как союзники словен варяги получили возможность такого продвижения.
Соответственно, можно, на наш взгляд, говорить о том, что легенда, зафиксированная в НПЛ и в ПВЛ, в общем, вполне исторично передаёт суть произошедших событий. Появление Рюрика в землях словен, главенствовавших в северной восточнославянской политии, стало результатом определённого соглашения – «ряда» между ним и словенами, а также их союзниками (кривичами, мерей и чудью)[86]. О высоком уровне социально-политической организации словен и демонстрации ими своего единства и силы говорят погребальные памятники (которые могли выполнять также и культовые функции) представителей их социальной элиты – сопки VIII-X вв., представлявшие собой огромные курганы высотой от 2-3 до 10 м, для возведения которых были необходимы серьёзные трудовые затраты[87].
Избрание князя из числа выдающихся по своим личным качествам мужей – традиционное для славян и других народов периода «военной демократии» явление[88]. При этом решающее значение имеет не этническая принадлежность или происхождение, а личные качества человека как политика, дипломата и военачальника[89]. Ближайшей типологической аналогией «призвания» Рюрика является избрание среднедунайскими славянами VII в. своим правителем галло-римского или франкского купца Само, завоевавшего их расположение благодаря своей доблести в битвах с аварами[90]. Рюрик (или его исторический прототип), вероятно, подобно Само, был храбрым воином и выдающимся политиком, заслужившим уважение и признание со стороны словен[91]; идею о том, что летописный Рюрик является чисто легендарной личностью, мы не разделяем, так как сказание о призвании варягов хорошо согласуется с совокупность известных современной науке историко-археологических данных о событиях, происходивших на севере Восточной Европы в середине IX в.
Вполне историчны описанные в летописях примерные границы политии Рюрика[92], а фиксируемый археологически факт резкого увеличения в этот период потока дирхемов, поступающих в пределы этих границ[93], говорит о том, что Рюрик вполне успешно решал ключевые экономические задачи своего «государства».
Поскольку Рюрику удалось укрепиться у власти и именно его потомки (или люди, по каким-то причинам ставшие возводить к нему своё происхождение) стали правящей династией, в исторической памяти довольно стандартный эпизод политической практики словен периода «военной демократии» трансформировался в то, что мы называем Сказанием о призвании варягов.
Опираясь на находки древнейших пломб, которыми опечатывалась собранная дань, В. Л. Янин вполне реалистично, на наш взгляд, наметил некоторые важные моменты «ряда» между Рюриком и северной восточнославянской политией: «Княжеская власть в Новгородской земле утверждается как результат договора между местной племенной верхушкой и приглашенным князем. Договор, по-видимому, с самого начала ограничил княжескую власть в существенной сфере – организации государственных доходов»[94]; «Ограничение княжеской власти в столь важной области, как сбор государственных доходов и формирование государственного бюджета, восходит, скорее всего, к прецедентному договору с Рюриком, заключенному в момент его приглашения союзом северо-западных племен»[95].
Получая от словен, псковских и полоцких кривичей, чуди и мери «корм» для себя и своей дружины, Рюрик так же, как некогда Само, выполнял традиционные для славянских князей общественно-полезные функции (защита своей земли, суд, текущее административное управление, охрана безопасности торговых путей, строительство городов и крепостей, сбор дани с подвластных племён и т.д.).
Резиденция Рюрика, очевидно, размещалась в сердце словенской земли в районе интенсивного земледельческого освоения на Новгородском (краеведы XIX века прозвали его «Рюриковым») городище[96], возникшем, вероятно, ещё в первой половине IX в. как укреплённый посёлок словен[97], и ставшем с середины IX в. политико-административным, редистрибутивным, военным, организационным и религиозным (напротив Городища находился главный культовый объект словен – Перынь) центром северной восточнославянской политии словен и их союзников, где, в отличие от Ладоги, выявлены как укрепления, так и фиксирующиеся с 60-х годов IX в. выразительные признаки варяжской дружинной культуры[98]. Во времена Рюрика Городище стало княжеской резиденцией, впервые исполнив эту функцию, которая в дальнейшем стала для него традиционной.
Городище, как предшественник Новгорода, видимо, и фигурирует под соответствующим именем в летописных известиях, описывающих события второй половины IX века[99]. Сам же Новгород в качестве городского центра формируется, по современным данным, примерно в середине X века[100].
Именно Новгородское городище с его крепостью и выразительной дружинной варяжской культурой и было тем историческим «Новгородом», в котором вокняжился прибывший в словенскую землю Рюрик. Таким образом, «новгородская» версия Сказания о призвании варягов вполне адекватно отражает исторические реалии середины IX века.
О «ладожской» версии этого сказать нельзя, её появление и проникновение на страницы летописей мы, вслед за И. Я. Фрояновым, склонны рассматривать в контексте политических отношений Новгорода и Ладоги XI – начала XII в., в контексте притязаний ладожской городской общины на обособление и формирование собственной волости. В рамках идеологического оформления своих притязаний на более высокий политический статус, ладожане выдвинули «зеркальную» историческую концепцию, в рамках которой уже Новгород, якобы основанный ладожским князем, оказывался как бы пригородом Ладоги.
***
Подводя итоги сказанного в статье, констатируем:
1) Текстологический анализ Сказания о призвании варягов в НПЛ и древнейших списках ПВЛ свидетельствует о том, что исходным в летописях был «новгородский» вариант вокняжения Рюрика. Именно он читался в древнейшей известной нам редакции ПВЛ (представленной полнее всего в Лаврентьевской летописи) и в предшествующем ПВЛ условном «Начальном» своде (как бы его ни понимать), вариант записи которого сохранила НПЛ[101]. «Ладожская» версия появляется только на этапе создания более поздней редакции ПВЛ, представленной в Ипатьевской летописи, и, видимо, связана с неизвестным нам по имени летописцем, который рассказывает о своём посещении Ладоги.
2) Данный вывод подтверждается анализом текста варяжской легенды во Владимирском летописце и в Львовской летописи. Оба памятника уникальны тем, что (а) городом, в котором садится Рюрик в них назван Новгород (как в НПЛ), но (б) при этом приводят с собой варяжские браться «всю русь» (как во всех древнейших списках ПВЛ). Ни в одной другой летописи, изданной в ПСРЛ, такого сочетания нет, при этом текст варяжской легенды в этих летописях (особенно во Владимирском летописце) полностью соответствует варианту Лаврентьевской летописи. Эти обстоятельства позволяет утверждать, что в данных летописях сохранилось чтение протографа (или его источника) Лаврентьевского и Троицкого списков, и по ним оно может быть надёжно восстановлено как «старѣишии Рюрикъ сѣде в Новѣгороде». В последующих переизданиях конъектуру «сѣде в Новѣгороде» следует дополнить примечанием с указанием соответствующих чтений Львовской летописи и Владимирского летописца.
3) С точки зрения соответствия историческим реалиям середины IX в. предпочтение также должно быть отдано «новгородской» версии событий. Ладога, бывшая в то время полиэтничной неукреплённой торговой факторией, находившейся под политическим контролем славянской Любшанской крепости, никак не могла быть «столицей» земли словен и их соседей. Резиденцией Рюрика стало Новгородское городище, расположенное в центре словенской земли, где археологически фиксируется яркая варяжская дружинная культура, связанная с циркумбалтийским регионом. Именно оно и фигурирует в летописной традиции о событиях второй половины IX в. как «Новгород». Версия о «столице» Рюрика в Ладоге, не отражая исторических реалий времён «призвания варягов», скорее всего, возникла в XI-XII вв. в ходе политической борьбы между городскими вечевыми общинами Новгорода и его пригорода Ладоги, отражая стремление ладожан к высвобождению из-под власти Новгорода. Формирование соответствующей исторической памяти, в которой Ладога мыслилась как «столица», как независимый в прошлом город, к тому же «старейший» по отношению к Новгороду, должно было помочь ладожанам добиться независимости для своего города в настоящем.
Н.К. Рерих. Заморские гости
Опубликовано в: Вестник «Альянс-Архео». 2018. Вып. 24. С. 3-44
[1] ПСРЛ. Т. 3. М., 2000. С. 106, 434, 514; Новгородская первая летопись. Берлинский список. СПб., 2010. С. 109.
[2] ПСРЛ. Т. 1. М., 1997. Стб. 19-20.
[3] Реконструировавший текст Троицкой летописи М. Д. Присёлков отмечал: «Чеботарев-Черепанов указывают: в Т. (в Троицкой – М. Ж.) рукописи к слову Рюрик прибавлено ‘’сѣде Новѣгородѣ’’. Карамзин (т. I, прим. 278) указывает: в Пушкин… (в Лаврентьевском списке – М. Ж.) название места, где княжил Рюрик, пропущено; в Троицком (что достойно замечания) также; но вверху приписано, над именем Рюрика, Новг… Миллер, исправляя печатный текст К (Кенигсбергского и Радзивиловского списка – М. Ж.), прямо после слова Рюрикъ пишет: а другии Синеоусъ… Очевидно, приписка Новг. – другою рукою» (Присёлков М. Д. Троицкая летопись. Реконструкция текста. СПб., 2002. С. 58. Примеч. 3).
[4] ПСРЛ. Т. 2. М., 1998. Стб. 14-15.
[5] ПСРЛ. Т. 38. Л., 1989. С. 16.
[6] Татищев В. Н. История Российская. Т. 1. М.; Л., 1962. С. 218, 284; Т. 2. М.; Л., 1963. С. 33; Т. 4. М.; Л., 1964. С. 112.
[7] Мачинский Д. А. 1) Почему и в каком смысле Ладогу следует считать первой столицей Руси // Ладога и Северная Евразия от Байкала до Ла-Манша: Связующие пути и организующие центры. Шестые чтения памяти Анны Мачинской. Сборник статей. СПб., 2002. С. 5-35; 2) Некоторые предпосылки, движущие силы и исторический контекст сложения Русского государства в середине VIII – середине XI в. // Труды Государственного Эрмитажа. Т. 49. СПб., 2009. С. 466.
[8] Пештич С. Л. Русская историография XVIII века. Ч. 1. Л., 1961. С. 256-258; Тихомиров М. Н. О русских источниках «Истории Российской» // Татищев В. Н. История Российская. Т. 1. C. 39-53; Рыбаков Б. А. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1972. С. 267-276; Толочко А. П. «История Российская» Василия Татищева: источники и известия. М., 2005. С. 102-169; Свердлов М. Б. Василий Никитич Татищев – автор и редактор «Истории Российской». СПб., 2009. С. 66-73.
[9] О Новгородской Синодальной Кормчей см.: Щапов Я. Н. Византийское и южнославянское правовое наследие на Руси в XI-XIII вв. М., 1978. С. 217-225; Корогодина М. В. Кормчие книги XIV – первой половины XVII веков. В 2-х томах. Т. 1: Исследование. СПб., 2017. С. 65-78; Т. 2: Описание редакций. СПб., 2017. С. 65-79.
[10] Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. 1. М., 1989. С. 94, 241-242. Примеч. 278.
[11] Соловьёв С. М. История России с древнейших времён. Кн. 1. М., 1959. С. 129-130.
[12] Погодин М. П. Исследования, замечания и лекции о русской истории. Т. 3. М., 1846. С. 46-57.
[13] Бестужев-Рюмин К. Н. Русская история до эпохи Ивана Грозного. М., 2015. С. 252.
[14] Ключевский В. О. Сочинения в девяти томах. Т. 1. М., 1987. С. 153.
[15] Шахматов А. А. 1) История русского летописания. Т. 1. Кн. 1. СПб., 2002. С. 23-31; 2) История русского летописания. Т. 1. Кн. 2. СПб., 2003. С. 6-8, 31-70, 175-184, 380-412, 428-464. Гипотеза А. А. Шахматова о Начальном своде была принята многими летописеведами: Присёлков М. Д. История русского летописания XI-XV вв. СПб., 1996. С. 70-73; Лихачёв Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.; Л., 1947. С. 36-39; Насонов А. Н. История русского летописания XI – начала XVIII в. Очерки и исследования. М., 1969. С. 53-57; Творогов О. В. Повесть временных лет и Начальный свод. Текстологический комментарий // ТОДРЛ. Т. 30. Л., 1976. С. 3-26; Толочко П. П. Русские летописи и летописцы X-XIII вв. СПб., 2003. С. 47-53. С другой стороны, она оспаривалась как некоторыми современниками А. А. Шахматова (см., например: Истрин В. М. Замечания о начале русского летописания: по поводу исследований А.А. Шахматова в области древнерусской летописи // ИОРЯС. 1923. Т. 26. С. 45-102; 1924. Т. 27. С. 207-251), так и периодически в последующей историографии (см., например: Кузьмин А. Г. Начальные этапы древнерусского летописания. М., 1977. С. 85-110; Алешковский М. Х. Повесть временных лет. Из истории создания и редакторской обработки. М., 2015. С. 76-99). Ныне против гипотезы о существовании Начального свода активно выступают А. П. Толочко (Толочко А. П. Очерки начальной Руси. Киев; СПб., 2015. С. 20-34, 40-43) и Т. Л. Вилкул (Вилкул Т. Л. 1) Новгородская первая летопись и Начальный свод // Palaeoslavica. 2003. Vol. 11. С. 5-35; 2) Літопис і хронограф. Студії з домонгольського київського літописання. Київ, 2015). По мнению этих исследователей, первым русским летописным сводом была именно ПВЛ, написанная Сильвестром, а начальная часть НПЛ представляет собой её вторичное переработанное сокращение. Полемизирует с критиками А. А. Шахматова и отстаивает гипотезу Начального свода, внося в неё определённые модификации, А. А. Гиппиус (Гиппиус А. А. 1) «Рекоша дроужина Игореви…». К лингвотекстологической стратификации Начальной летописи // Russian Linguistics. 2001. № 25. С. 147-181; 2) До и после Начального свода: Ранняя летописная история Руси как объект текстологической реконструкции // Русь в IX-X веках. Археологическая панорама. М.; Вологда, 2012. С. 36-62).
[16] О трёх редакциях ПВЛ см.: Шахматов А. А. История русского летописания. Т. 1. Кн. 2. С. 103-136, 528-554; Присёлков М. Д. История русского летописания XI-XV вв. С. 48-49. В дальнейшем среди исследователей истории летописания не было единства по вопросам о том, кого считать автором основного текста ПВЛ (Нестора или Сильвестра) и сколько редакций отражено в дошедших до нас летописных списках. Так, например, согласно А. Г. Кузьмину, автором основного текста ПВЛ был Сильвестр, имя которого читается в статье 6618 (1110) г. Лаврентьевской летописи, он же, по мнению учёного, и есть «ученик Феодосия», упомянутый в статье 6599 (1091) г. (Кузьмин А. Г. Начальные этапы древнерусского летописания. С. 155-183). В качестве примера противоположной позиции приведём суждение П. П. Толочко, согласно которому Сильвестр был не редактором, а просто переписчиком летописи, и существовало только две редакции ПВЛ: «несторова» и редакция 1118 г. (Толочко П. П. Русские летописи и летописцы X-XIII вв. С. 76-80). В свою очередь, Л. Мюллер (Мюллер Л. Понять Россию: историко-культурные исследования. М., 2000. С. 165-182) и О. В. Творогов (Творогов О. В. Существовала ли третья редакция «Повести временных лет»? // In memoriam: Сборник памяти Я. С. Лурье. СПб., 1997. С. 203-209) считают, что не существовало редакции 1118 г., как её понимал Шахматов. Но как бы ни решался вопрос о количестве (две или три) и авторстве редакций ПВЛ, общий вывод А. А. Шахматова, согласно которому текст протографа Лаврентьевского и Троицкого списков оказывается в целом, с точки зрения истории текста ПВЛ, предшествующим тексту протографа Ипатьевского и Хлебниковского списков, на наш взгляд, является убедительно обоснованным. Новое обстоятельное рассмотрение вопроса о редакциях ПВЛ см.: Гиппиус А. А. 1) К проблеме редакций Повести временных лет. I // Славяноведение. 2007. № 5. С. 20-44; 2) К проблеме редакций Повести временных лет. II // Славяноведение. 2008. № 2. С. 3-24.
[17] Шахматов А. А. Повесть временных лет. С. 530-532.
[18] Присёлков М. Д. История русского летописания XI-XV вв. С. 48-49.
[19] Лихачёв Д. С. Комментарии // Повесть временных лет. СПб., 2007. С. 404-405.
[20] Бугославский С. А. Текстология Древней Руси. Т. 1. М., 2006. С. 41-42.
[21] Мюллер Л. Понять Россию. С. 173-175. В новейшей историографии отстаивают идею о первичности «ладожской» версии при помощи рассуждений, близких к позиции С. А. Бугославского и Л. Мюллера Д. А. Добровольский (Добровольский Д. А. Вопрос об основании Новгорода в летописании XI – начала XII в. // ДРВМ. 2008. № 3 (33). С. 25-26) и Д. Островский (Ostrowski D. Where was Rurik’s first seat according to Povest’ vremennykh let? // ДРВМ. 2008. № 3 (33). С. 47-48).
[22] Мюллер Л. Понять Россию. С. 173.
[23] Кузьмин А. Г. К вопросу о происхождении варяжской легенды // Новое о прошлом нашей страны. М., 1967. С. 42-53.
[24] Кузьмин А.Г. Русские летописи как источник по истории Древней Руси. Рязань, 1969. С. 106-111.
[25] Кузьмин А. Г. Начало Руси. М., 2003. С. 196, 304-305, 334.
[26] Алешковский М. Х. Повесть временных лет. С. 227-229.
[27] ПСРЛ. Т. 3. С. 109, 435, 515; Новгородская первая летопись. Берлинский список. С. 111.
[28] Кирпичников А. Н. Каменные крепости Новгородской земли. Л., 1984. С. 23.
[29] «Не менее ста лет (с середины VIII до середины IX в.) архаическое раннегородское поселение в Ладоге не имело укреплений и располагалось вокруг гавани, первоначально образованной несколькими (ныне исчезнувшими подземляными напластованиями и фортификацией ладожских оборонительных сооружений) речными рукавами Ладожки/Елены» (Лебедев Г. С. Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси. СПб., 2005. С. 450).
[30] В. В. Мавродин отмечал, что даже в самом Киеве были две «могилы Олега»: на Щековице и у Жидовских ворот. По мнению учёного, «этот разнобой объясняется, возможно, тем, что ‘’могила’’ означала ‘’памятник’’ и представляла собой холм (могила в смысле ‘’гора’’, ‘’холм’’, ‘’насыпь’’) насыпаемый во время тризны в честь умершего» (Мавродин В. В. Образование Древнерусского государства. Л., 1945. С. 235). Таких «могил» могло быть несколько.
[31] Фроянов И. Я. 1) Исторические реалии в летописном Сказании о призвании варягов // ВИ. 1991. № 6. С. 3-15; 2) Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX – начала XIII столетия. СПб., 1992. С. 75-106; 3) Лекции по русской истории. Киевская Русь. СПб., 2015. С. 103-140.
[32] Свердлов М. Б. Домонгольская Русь. Князь и княжеская власть на Руси VI – первой трети XIII в. СПб., 2003. С. 105-120. Ход рассуждений М. Б. Свердлова повторил В. Я. Петрухин: «С точки зрения лингвистики ‘’новгородская’’ редакция (или редакция Начального свода в реконструкции А. А. Шахматова), согласно которой Рюрик сел в Новгороде, является более архаичной, что, впрочем, не отменяет гипотезы о большей исторической достоверности ‘’ладожского’’ варианта» (Петрухин В. Я. Русь в IX-X вв. От призвания варягов до выбора веры. М., 2014. С. 114. Примеч. 90).
[33] Пузанов В. В. От праславян к Руси: становление Древнерусского государства (факторы и образы политогенеза). СПб., 2017. С. 239.
[34] Кирпичников А. Н. 1) Ладога и Ладожская земля VIII-XIII вв. // Историко-археологическое изучение Древней Руси: Итоги и основные проблемы. Славяно-русские древности. Вып. 1. Л., 1988. С. 39, 49-54; 2) «Сказание о призвании варягов»: Анализ и возможности источника // Первые скандинавские чтения: Этнографические и культурно-исторические аспекты. СПб., 1997. С. 9 и сл.; Кирпичников А. Н., Дубов И. В., Лебедев Г. С. Русь и варяги // Славяне и скандинавы. М., 1986. С. 193; Рябинин Е. А. У истоков Северной Руси. Новые открытия. СПб., 2003. С. 7-16; Лебедев Г. С. Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси. С. 447-504.
[35] Мачинский Д. А. Почему и в каком смысле Ладогу следует считать первой столицей Руси. С. 5-35. См. также итоговую статью историка: Мачинский Д. А. Некоторые предпосылки, движущие силы и исторический контекст сложения русского государства в середине VIII – середине XI в. С. 492-501.
[36] Селин А. А. Староладожский миф в академическом дискурсе последних лет // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2012. № 1. С. 117-126.
[37] Гиппиус А. А. Новгород и Ладога в Повести временных лет // У истоков русской государственности: Историко-археологический сборник. СПб., 2007. С. 213-220.
[38] Гиппиус А. А. Новгород и Ладога в Повести временных лет. С. 217-218.
[39] Гиппиус А. А. Новгород и Ладога в Повести временных лет. С. 219-220.
[40] Гиппиус А. А. Новгород и Ладога в Повести временных лет. С. 220.
[41] Тупиков Н. М. Словарь древнерусских личных собственных имён. М., 2004. С. 337. Известно оно и в других славянских землях: Морошкин М. Славянский именослов или собрание славянских личных имён в алфавитном порядке. СПб., 1867. С. 168.
[42] Сага об Эймунде // Рыдзевская Е.А. Древняя Русь и Скандинавия IX-XIV вв. М., 1978. С. 103.
[43] Нет оснований доверять и варианту, приводимому Снорри Стурлусоном, согласно которому Ладогу (Альдейгьюборг) пожаловала Рёгнвальду Ульвссону жена Ярослава Мудрого Ингигерда (Снорри Стурлусон. Круг земной. М., 1980. С. 235).
[44] ПСРЛ. Т. 3. С. 23, 207.
[45] Первое (если не считать пассажа об Олеговой могиле) упоминание Ладоги в НПЛ находится под 6613 (1105) г. и сообщает, что новгородцы «того же лѣта идоша в Ладогу на воину» (ПСРЛ. Т. 3. С. 19, 203). Краткость сообщения не позволяет дать его однозначную интерпретацию, неясно даже, идут ли новгородцы на помощь Ладоге против какого-то внешнего врага или же речь идёт о походе новгородцев на саму Ладогу (например, с целью поставить её под контроль Новгорода или помешать выходу из-под новгородской власти).
[46] Носов Е. Н., Янин В. Л. К 1150-летнему юбилею российской государственности: источники и проблемы // Труды III (XIX) Всероссийского археологического съезда. Т. 1. СПб.; М.; Великий Новгород, 2011. С. 9-11; Носов Е. Н. Новгородская земля: Северное Приильменье и Поволховье // Русь в IX-XI веках: археологическая панорама. С. 107-108.
[47] Письмо к В. Пархоменко от 2 ноября 1914 г. Цит. по: Кузьмин А. Г. Начальные этапы древнерусского летописания. С. 85.
[48] Вилкул Т. Л. Ладога или Новгород? // Palaeoslavica. 2008. XVI. 2. С. 272-280.
[49] Вилкул Т. Л. Ладога или Новгород? С. 276.
[50] Существуют и другие места, сближающие НПЛ с Лаврентьевской летописью, но иначе читающиеся в Ипатьевской летописи. Таковы, например, как заметил А.Г. Кузьмин, летописные статьи 1054 и 1063 годов (Кузьмин А. Г. Начальные этапы древнерусского летописания. С. 91-92).
[51] ПСРЛ. Т. 1. Стб. 4; Т. 2. Стб. 4.
[52] ПСРЛ. Т. 1. Стб. 6; Т. 2. Стб. 5.
[53] ПСРЛ. Т. 1. Стб. 10; Т. 2. Стб. 8.
[54] ПСРЛ. Т. 1. Стб. 286; Присёлков М. Д. Троицкая летопись. С. 205.
[55] ПСРЛ. Т. 2. Стб. 2.
[56] ПСРЛ. Т. 38. С. 11.
[57] ПСРЛ. Т. 38. С. 103.
[58] Не претендуя в данной посвящённой конкретному вопросу статье на разрешение сложного вопроса о соотношении текстов ПВЛ и начальной части НПЛ в целом (которое, возможно, вообще не решается прямолинейно в сторону непременной «первичности» одной из них как таковой на всём пространстве сопоставимого текста), констатируем, что текст Сказания о призвании варягов, читающийся в НПЛ, безусловно, в текстологическом отношении первичен относительно вариантов, содержащихся во всех известных списках ПВЛ, что наглядно показывает сопоставление в Таблице 1.
[59] К. Н. Бестужев-Рюмин (Бестужев-Рюмин К. Н. О составе русских летописей до конца XIV века. СПб., 1868. С. 4-6) и А. А. Шахматов (Шахматов А. А. Повесть временных лет. С. 530-531) выдвинули гипотезу, поддержанную М. Д. Присёлковым (Присёлков М. Д. История русского летописания XI-XV вв. С. 49), А. Н. Насоновым (Насонов А. Н. История русского летописания XI – начала XVIII в. С. 61) и рядом других исследователей, согласно которой этому же летописцу принадлежит также статья (или её часть), читающаяся в ПВЛ под 6604 (1096) годом, в которой некий летописец рассказывает о своей беседе с новгородцем Гюрятой Роговичем и воспроизводит его рассказ о «немой» торговле новгородцев с некими северными племенами, которых отождествляет с людьми, по легенде (ссылаясь на её вариант в «Откровении Мефодия Патарского»), запертыми в горах Александром Македонским (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 234-235; Т. 2. Стб. 224-225). В обеих статьях повествование ведётся от первого лица и связано с северными городами (в одном случае с Ладогой, в другом – с Новгородом), в обеих статьях упомянуты северные народы (югра и самоядь), в обеих статьях есть ссылки на переводные источники (в одном случае на Хронограф, в другом – на «Откровение Мефодия Патарского»). Другими исследователями эти доказательства принадлежности статей 1096 и 1114 гг. одному лицу оспариваются (Данилевский И. Н. «Сии 4 лѣта»: когда они наступили? // Ruthenica. Т. IX. Киев, 2010. С. 7-16; Вилкул Т. Л. «Преже сихъ 4 лѣтъ» 1096 г. Бестужева-Рюмина, Шахматова и составителя Повести временных лет // Palaeoslavica. 2017. Vol. 25. № 2. С. 229-247). А. А. Гиппиус, напротив, поддерживает гипотезу о принадлежности этих двух летописных статей руке одного человека и приводит в её пользу новые аргументы (Гиппиус А. А. 1) К проблеме редакций Повести временных лет. I. С. 33-36; 2) Гюрята Рогович и его роль в русской эсхатологии (к интерпретации летописной статьи 6604 г.) // Академик А. А. Шахматов: жизнь, творчество, научное наследие. Сборник статей к 150-летию со дня рождения учёного. СПб., 2015. С. 251-264). Ввиду своей сложности вопрос о соотношении летописных статей 1096 и 1114 гг. должен рассматриваться отдельно. Для нашей темы достаточно того, что один из авторов текста протографа Ипатьевского и Хлебниковского летописных списков, безусловно, был в Ладоге, о чём рассказал в статье 1114 года, и, соответственно, имел возможность узнать местную ладожскую версию вокняжения Рюрика.
[60] О ладожских стеклянных бусах см.: Львова З. А. 1) Стеклянные бусы Старой Ладоги. Часть I. Способы изготовления, ареал, время распространения // АСГЭ. Вып. 10. Л., 1968. С. 64-94; 2) Стеклянные бусы Старой Ладоги. Часть II. Происхождение бус // АСГЭ. Вып. 12. Л., 1970 С. 89-111; Рябинин Е. А. У истоков Северной Руси. С. 13, 112-113.
[61] ПСРЛ. Т. 2. Стб. 277-278. Древнерусский текст с параллельным переводом на современный русский язык: Повесть временных лет. С. 308-309.
[62] См. о них: Творогов О. В. Античные мифы в древнерусской литературе XI-XVI вв. // ТОДРЛ. Т. 33. Л., 1979. С. 8-11.
[63] ПСРЛ. Т. 3. С. 20, 204.
[64] В Новгородской первой летописи ситуация иная – там Ладога упоминается в 23 погодных статьях: ПСРЛ. Т. 3. С. 662 (Указатель географических названий и этнонимов).
[65] ПСРЛ. Т. 1. Стб. 473.
[66] ПСРЛ. Т. 1. С. 560 (Географический указатель).
[67] В дальнейшем в Ипатьевской летописи она будет упомянута всего один раз: ПСРЛ. Т. 2. С. XL (Географический указатель).
[68] «В начальной части, охватывающей материал до XIII века, Густынская летопись близка к Ипатьевской, но более кратка» (Предисловие // ПСРЛ. Т. 40. С. 3).
[69] А. А. Шахматов констатировал: «В Летописце русских царей (другое название Летописца Переяславля-Суздальского – М. Ж.), в его Повести временных лет найдётся ряд чтений, сходных с Ипатьевской летописью и отличающихся от чтений Лаврентьевской и Радзивиловской. Имея же в виду, что известия 1137 и 1143 гг. тождественны с соответствующими известиями Ипатьевской, мы с уверенностью можем предполагать существование общего источника для Ипатьевской летописи и Летописца русских царей» (Шахматов А. А. История русского летописания. Т. 2. СПб., 2011. С. 127).
[70] Щавелева Н. И. Древняя Русь в «Польской истории» Яна Длугоша (книги I-VI): Текст, перевод, комментарий. М., 2004. С. 226.
[71] Предисловие // ПСРЛ. Т. 30. М., 1965. С. 3.
[72] Т. Л. Вилкул в одном из примечаний упомянула варианты варяжской легенды в Львовской летописи и Владимирском летописце (Вилкул Т. Л. Ладога или Новгород? С. 272. Примеч. 3), но не придала им никакого значения и никак не использовала в своём текстологическом анализе.
[73] Муравьёва Л. Л. Новгородские известия Владимирского летописца // Археографический ежегодник за 1966 год. М., 1968. С. 38.
[74] Вилкул Т. Л. Ладога или Новгород? С. 280.
[75] Дальше начинаются серьёзные разногласия: по мнению одних учёных летописные варяги – выходцы из района южного побережья Балтийского моря (см. например: Кузьмин А. Г. Начало Руси. С.187-241; Меркулов В. И. Откуда родом варяжские гости? М., 2005; Фомин В. В. 1) Варяги и варяжская русь: К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. М., 2005; 2) Начальная история Руси. М., 2008; 3) Южнобалтийские варяги в Восточной Европе // Труды Государственного Эрмитажа. Т. 49. СПб., 2009. C. 107-125; Азбелев С. Н. Устная история в памятниках Новгорода и Новгородской земли. СПб., 2007. С. 61-86; Грот Л. П. Генезис древнерусского института княжеской власти, западноевропейские утопии эпохи Просвещения и их предтечи // Труды Государственного Эрмитажа. Т. 49. СПб., 2009. С. 132-154; Пауль А. Балтийские славяне: От Рерика до Старигарда. М., 2016. С. 480-486; Романчук А. А. 1) Варяго-русский вопрос в современной дискуссии: взгляд со стороны // Stratum plus. 2013. № 5. С. 283-299; 2) Варяжский антропонимикон ПВЛ (до середины X века) и антропонимикон скандинавских рунических надписей: сравнительный анализ // Ex Ungue Leonem: Сборник статей к 90-летию Льва Самуиловича Клейна. СПб., 2017. С. 245-255), по мнению других – выходцы из Скандинавии (см. например: Носов Е. Н. Современные археологические данные по варяжской проблеме на фоне традиций русской историографии // Раннесредневековые древности Северной Руси и ее соседей. СПб., 1999. С. 151-163; Лебедев Г. С. Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси; Клейн Л. С. Спор о варягах. История противостояния и аргументы сторон. СПб., 2009; Мельникова Е. А. Древняя Русь и Скандинавия: Избранные труды. М., 2011; Петрухин В. Я. Русь в IX-X вв. От призвания варягов до выбора веры. С. 137-209; Николаев С. Л. К этимологии и сравнительно-исторической фонетике имен северогерманского (скандинавского) происхождения в Повести временных лет // Вопросы ономастики. 2017. Т. 14. № 2. С. 7-54).
[76] Кирпичников А. Н. Ладога и Ладожская земля VIII-XIII вв. С. 39; Седов В. В. У истоков восточнославянской государственности. М., 1999. С. 104; Рябинин Е. А. У истоков Северной Руси. С. 10; Носов Е. Н. Новгородская земля: Северное Приильменье и Поволховье. С. 102.
[77] Об этой торговой магистрали см.: Вилинбахов В. Б. Балтийско-Волжский путь // Советская археология. 1963. № 3. С. 126-135; Дубов И. В. Великий Волжский путь. Л., 1989.
[78] Седов В. В. О русах и русском каганате IX века // Славяноведение. 2003. № 2. С. 7.
[79] Седов В. В. 1) У истоков восточнославянской государственности. С. 100-111; 2) О русах и русском каганате IX века. С. 4-6.
[80] О Любшанском городище см.: Рябинин Е. А., Дубашинский А. В. Любшанское городище в Нижнем Поволховье (предварительное сообщение) // Ладога и ее соседи в эпоху средневековья. СПб., 2002. С. 196-203; Рябинин Е. А. У истоков Северной Руси. С. 16-19.
[81] Укрепления, причём каменные, в Ладоге возводятся только в эпоху Вещего Олега (Кирпичников А. Н. Каменные крепости Новгородской земли. С. 23-42), т.е. в совершенно другом историческом контексте, когда Любшанская крепость уже не функционировала (была разрушена в результате нападения со стороны Балтики?), а Древнерусскому государству требовался защитный рубеж на севере. Возможно, Олег лично курировал строительство стратегически важной крепости, с чем связано сообщение НПЛ о посещении им Ладоги (ПСРЛ. Т. 3. С. 109). Политическая роль Ладоги в этот период, видимо, существенно возрастает.
[82] Об итогах археологического изучения древней Ладоги см.: Кирпичников А. Н. 1) Каменные крепости Новгородской земли. С. 20-42; 2) Раннесредневековая Ладога: Итоги археологических исследований // Средневековая Ладога. Новые археологические открытия и исследования. Л., 1985. С. 3-27; 3) Ладога и Ладожская земля VIII-XIII вв. С. 38-79; 4) Раннесредневековая Ладога по данным новых историко-археологических исследований // Древности Поволховья. СПб., 1997. С. 5-25; Кирпичников А. Н., Губчевская Л. А. Старая Ладога. СПб., 2002; Кирпичников А. Н., Сарабьянов В. Д. Старая Ладога – древняя столица Руси. СПб., 2010; Рябинин Е. А. У истоков Северной Руси. С. 9-16; Лебедев Г.С. Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси. С. 459-476; Кузьмин С. Л. Ладога в эпоху раннего средневековья (середина VIII – начало XII вв.) // Исследование археологических памятников эпохи средневековья. СПб., 2008. С. 69-94; Носов Е. Н. Новгородская земля: Северное Приильменье и Поволховье. С. 102-107.
[83] Относительно новые примеры подобных построений: Цукерман К. Два этапа формирования Древнерусского государства // Славяноведение. 2001. № 4. С. 59-69; Мачинский Д. А. 1) Почему и в каком смысле Ладогу следует считать первой столицей Руси. С. 5-35; 2) Некоторые предпосылки, движущие силы и исторический контекст сложения русского государства в середине VIII – середине XI в. С. 492-501. Ср. основанный на реальных фактах вывод В. В. Седова: «Набеги норманнов (во второй половине VIII – первых десятилетиях IX в. – М.Ж.) вглубь лесных земель славянских племён, грабежи и сборы дани представляются нереальными» (Седов В. В. У истоков восточнославянской государственности. С. 112).
[84] Седов В. В. У истоков восточнославянской государственности. С. 125-127.
[85] Что касается летописного рассказа о дани, взимаемой варягами со словен, кривичей, чуди и мери, то отражённая в нём ситуация сложилась, видимо, лишь непосредственно накануне «призвания» Рюрика (Седов В. В. У истоков восточнославянской государственности. С. 116-117). Отметим также, что само варяжское сказание построено по принципу литературной антитезы: «хороший» варяг Рюрик, обеспечивающий мир и правду противопоставляется «плохим» варягам, творившим насилие в землях словен и их союзников.
[86] О северном восточнославянском этнополитическом союзе, объединившем словен, кривичей и мерю см.: Седов В. В. У истоков восточнославянской государственности. С. 82-142.
[87] О сопках ильменских словен см.: Седов В. В. 1) Новгородские сопки. М., 1970; 2) Восточные славяне в VI-XIII вв. М., 1982. С. 58-66; 3) Древнерусская народность. М., 1999. С. 158-165. О социокультурном значении сопок см.: Конецкий В. Я. 1) Новгородские сопки и проблема этносоциального развития Приильменья в VIII-X вв. // Славяне. Этногенез и этническая история. Л., 1989. С. 140-150; 2) Новгородские сопки в контексте этносоциальных процессов конца I – начала II тысячелетия н.э. // НИС. Вып. 4 (14). СПб.; Новгород, 1993. С. 3-26. О культовом значении сопок см.: Свирин К. М. Языческие святилища северо-запада Древней Руси в VIII – начале XI в. // Новгород и Новгородская Земля. История и археология. Вып. 20. Великий Новгород, 2006. С. 231-251.
[88] Память о подобной практике сохранилась в былинах: «по былинам, спасённый Ильёй город предлагает ему быть воеводой (или князем) и ‘’суды судить да ряды рядить’’ (или суды ‘’судить все правильно’’)» (Рыдзевская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия в IX-XIV вв. С. 166).
[89] Существует основанная на сопоставлении летописной традиции о новгородском старейшине Гостомысле, франкских источников, сообщающих об ободритском правителе Gostomuizli (Gestimulus, Gostomuizli), и известной по выпискам В. Н. Татищева Иоакимовской летописи гипотеза, согласно которой Рюрик получил власть в Новгороде согласно матрилатеральной традиции, будучи по женской линии потомком местного княжеского рода: Азбелев С. Н. 1) Устная история в памятниках Новгорода и Новгородской земли. С. 61-86; 2) Гостомысл // Варяго-русский вопрос в историографии. М., 2010. С. 598-618; Грот Л. П. 1) Генезис древнерусского института княжеской власти, западноевропейские утопии эпохи Просвещения и их предтечи. С. 132-154; 2) Практика призвания правителя со стороны и проблема генезиса института княжеской власти из русской истории // Обычай, символ, власть. М., 2010. С. 324-355.
[90] Ронин В. К. Так называемая Хроника Фредегара // Свод древнейших письменных известий о славянах Т. 2. М., 2005. С. 364-397.
[91] О Рюрике как правителе и возможностях его исторической идентификации см.: Беляев Н. Т. Рорик Ютландский и Рюрик Начальной летописи // Seminarium Kondakovianum. Вып. 3. Прага, 1929. С. 215-270; Ловмянский Г. Рорик Фрисландский и Рюрик Новгородский // Скандинавский сборник. 1963. Вып. 7. С. 221-249; Касиков Х., Касиков А. Еще раз о Рюрике Новгородском и Рорике датчанине // Скандинавский сборник. Т. 33. Таллин, 1990. С. 98-109; Фроянов И. Я. 1) Исторические реалии в летописном Сказании о призвании варягов. С. 3-15; 2) Мятежный Новгород. С. 75-106; 3) Лекции по русской истории. Киевская Русь. С. 103-140; Яманов В. Е. Рорик Ютландский и летописный Рюрик // ВИ. 2002. № 4. С. 127-136; Свердлов М. Б. Домонгольская Русь. С. 105-127; Кузьмин А. Г. Начало Руси. С. 187-241; Фомин В. В. 1) Варяги и варяжская русь. С. 422-473; 2) Южнобалтийские варяги в Восточной Европе. C. 107-125; Лебедев Г. С. Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси. С. 527-533; Меркулов В. И. 1) Откуда родом варяжские гости; 2) Из окна в Европу увидели Рюрика // Родина. 2012. № 5. С. 64-67; 3) Рюрик и первые русские князья в «Генеалогии» Иоганна Фридриха Хемница // Исторический формат. 2015. № 2. С. 54-74; Азбелев С. Н. Устная история в памятниках Новгорода и Новгородской земли. С. 61-86; Грот Л. П. Генезис древнерусского института княжеской власти, западноевропейские утопии эпохи Просвещения и их предтечи. С. 132-154; Мельникова Е. А. Древняя Русь и Скандинавия. С. 15-298, 421-448; Пчелов Е. В. Рюрик. М., 2010; Цветков С. В. Князь Рюрик и его время. СПб.; М., 2012; Горский А. А. 1) Русь «от рода франков» // ДРВМ. 2008. № 2 (32). С. 55-59; 2) Приглашение Рюрика на княжение и его место в процессе складывания русской государственности // Исторический вестник. 2012. Т. 1 [148]. С. 6-23; Войтович Л. В. Рюрик и происхождение династии Рюриковичей: новые дополнения к старым спорам // Русин. 2013. № 1. С. 6-41; Пауль А. Балтийские славяне: От Рерика до Старигарда. С. 480-486; Петрухин В. Я. Русь в IX-X вв. От призвания варягов до выбора веры. С. 137-186; Серяков М. Л. Рюрик и Волжско-Балтийский торговый путь // Исторический формат. 2016. № 4. С. 169-199.
[92] Свердлов М. Б. Домонгольская Русь. С. 112-115.
[93] Обобщение соответствующих данных см.: Серяков М. Л. Рюрик и Волжско-Балтийский торговый путь. С. 183-193.
[94] Янин В. Л. У истоков новгородской государственности. Великий Новгород, 2001. С. 62-64.
[95] Янин В. Л. Очерки истории средневекового Новгорода. М., 2008. С. 33.
[96] О Новгородском городище см.: Носов Е. Н. 1) Новгородское (Рюриково) городище. Л., 1990; 2) Новгородская земля: Северное Приильменье и Поволховье. С. 108-119; Носов Е. Н., Горюнова В. М., Плохов А. В. Городище под Новгородом и поселения Северного Приильменья (новые материалы и исследования). СПб., 2005; Носов Е. Н., Плохов А. В., Хвощинская Н. В. Рюриково городище. Новые этапы исследований. СПб., 2017.
[97] Седов В. В. 1) У истоков восточнославянской государственности. С. 102-103; 2) О русах и русском каганате IX века. С. 4-5; Носов Е. Н. 1) Новгородская земля: Северное Приильменье и Поволховье. С. 109; 2) Рюриково городище – резиденция новгородских князей и его роль в становлении Новгорода // Носов Е. Н., Плохов А. В., Хвощинская Н. В. Рюриково городище. Новые этапы исследований. C. 23-24, 28-33.
[98] При этом основную массу жителей поселения по-прежнему составляли словене. Е. Н. Носов констатирует, что хлебные печи, найденные на Городище «можно рассматривать как этнографическую черту славянского населения», а «наиболее массовый материал с поселения – лепная керамика… в целом может быть охарактеризована как керамика культуры сопок. Есть только один фрагмент сосуда, который может быть атрибутирован как скандинавский по происхождению. Раннегончарная керамика также типична для славянских памятников района, и среди неё всё отчётливее выступают черты западнославянской керамической традиции» (Носов Е. Н. Новгородская земля: Северное Приильменье и Поволховье. С. 114).
[99] Не исключено, что именно о нем идет речь в поздних летописных легендах о городе Словенске – предшественнике Новгорода, которые помнили, что Новгороду предшествовал некий иной городской центр: Гиляров Ф. Предания русской начальной летописи. М., 1878. С. 21.
[100] Янин В. Л. 1) Средневековый Новгород: Очерки археологии и истории. М., 2004. С. 127-129; 2) Очерки истории средневекового Новгорода. С. 27-28.
[101] На данный момент, по нашему мнению, уверенно можно говорить о том, что НПЛ содержит, как минимум, отдельные места, отражающие текст летописи более ранней и более краткой, чем ПВЛ. Вопрос о том, была ли эта летопись тем Начальным сводом, как его понимали А. А. Шахматов и М. Д. Присёлков, или представляла собой что-то другое, остаётся за рамками настоящей статьи.