Проблема этнической атрибуции носителей именьковской культуры в науке 1950-х – 2000-х годов
Керамика именьковской культуры. Самарский областной историко-краеведческий музей им П.В. Алабина
Первый этап археологического изучения именьковской культуры охватывает период с начала археологического изучения Среднего Поволжья, которое, первоначально бессистемно, началось в XVIII-XIX вв., до середины 50-х гг., когда эта культура была выделена и названа «именьковской». Впервые памятники, которые впоследствии отнесут к именьковской культуре, выделила в своих работах В.В. Гольмстен, которая, однако, не отделяла их от мордовских древностей и датировала IX-X вв. На основании анализа арабских источников, которые помещают в Поволжье народ буртасов, В.В. Гольмстен именно с ними связывала эти памятники (Гольмстен, 1946). В дальнейшем гипотеза о буртасской их принадлежности ещё не раз повторялась в науке, в частности, её отстаивал в те годы Н.Ф. Калинин, опять-таки, смешивая в одно целое именьковские и мордовские древности. Он же впервые высказал мысль о значительном именьковском воздействии на генезис культуры Волжской Болгарии, которая впоследствии найдёт поддержку целого ряда учёных (Калинин, 1951. С. 60-62; Калинин, Халиков, 1954. С. 59-62).
В 1956 г. В.Ф. Генинг впервые ввёл в историографию термин «именьковская культура», которую он предложил датировать III-IX вв., после чего она переросла в болгарскую культуру. Сначала учёный считал «именьковцев» финнами (Генинг, 1959. С. 208), а потом высказал гипотезу об их тюркском происхождении и приходе из Сибири (Генинг, 1961. С. 334-336 и последующие работы).
До последнего отрицал существование именьковской культуры как археологического феномена А.П. Смирнов, который датировал соответствующие памятники IV-V вв. и считал их финно-угорскими, рассматривая в качестве позднего этапа городецкой культуры. При этом учёный относил Рождественский могильник к более позднему времени (VI-VIII вв.) и ошибочно считал его независимым по отношению к именьковской культуре памятником, связанным с миграцией в Среднее Поволжье славян с Левобережья Днепра, обратив внимание на его разительное сходство со славянским Волынцевским могильником (Смирнов, 1951; 1962; Краснов, Смирнов, 1969). Ныне принадлежность Рождественского могильника к именьковской культуре не вызывает сомнений, равно как и то, что Рождественский могильник предшествовал Волынцевскому, но не наоборот. Эти наблюдения А.П. Смирнова служат важным аргументом в пользу славянской этнической атрибуции «именьковцев».
Второй этап археологического изучения именьковской культуры охватывает период с середины 50-х до начала 80-х гг. В это время были проведены масштабные полевые исследования культуры, существенно уточнены её ареал, хронология и характерные особенности, а также высказан ряд гипотез относительно её происхождения и этнической атрибуции. В 1964 г. П.Д. Степанов высказал гипотезу о венгерской этнической принадлежности «именьковцев» (Степанов, 1964. С. 144-147), не нашедшую поддержки у других археологов.
В 1967 г. вышла монография П.Н. Старостина, которая суммировала все собранные к тому времени археологические данные об именьковской культуре. П.Н. Старостин обосновал её датировку III/IV-VII вв. и высказал гипотезу о становлении культуры в условиях смешения местного финно-угорского и пришлого тюркского населения (Старостин, 1967. С. 30-31). В дальнейшем П.Н. Старостин показал отсутствие связей между городецкими и именьковскими древностями и скорректировал свой вывод: роль финно-угорского населения в становлении именьковской культуры была незначительной и его основу составили пришедшие в Среднее Поволжье тюрки (Старостин, 1971). Впоследствии, после новых открытий, П.Н. Старостин отказался от идеи поисков восточных истоков именьковской культуры (Старостин, 1986. С. 100) и признал убедительность гипотезы Г.И. Матвеевой о её славянской этнической атрибуции (Старостин, Кляшторный, 2002). В те же годы идею о тюркской атрибуции «именьковцев» отстаивал в своих работах и А.Х. Халиков (Халиков, 1971).
Третий этап археологического изучения именьковской культуры охватывает период с начала 80-х до середины 2000-х гг. В 1981 г. самарский археолог Г.И. Матвеева опубликовала статью, в которой произвела переворот в этнической атрибуции «именьковцев», показав западные истоки их культуры, связанные с кругом культур полей погребений, а конкретно с зарубинецкой культурой (Матвеева, 1981). В дальнейшем в ряде работ исследовательница уточнила этот вывод, установив, что именьковские древности имеют не только зарубинецкие, но и пшеворские аналогии (преимущественно с теми памятниками полиэтничной пшеворской культуры, которые В.В. Седов, И.П. Русанова, Д.Н. Козак и другие специалисты интерпретируют как славянские), а возможно и черняховские (Матвеева, 1986; 1997; 2004. С. 65-74).
Вывод Г.И. Матвеевой о том, что истоки именьковской культуры следует искать в древностях круга «полей погребений» был принят подавляющим большинством исследователей. Единственным принципиальным противником этой позиции ныне является Е.П. Казаков, который считает именьковскую культуру родственной турбаслинской и видит в носителях этих двух культур хионитов (Казаков, 1998. С. 110-111). Ученый опирается на исследованные им памятники, отразившие взаимодействие и смешение двух культур, трактуя их как свидетельство родственности между ними. Однако ситуация смешения с турбаслинской культурой характерна лишь для одного из именьковских регионов и скорее отражает процесс взаимной ассимиляции их носителей, продвинувшихся в один и тот же район Закамья (Галкина, 2006. С. 343-344; Жих, 2011. С. 32-33).
Новое определение археологических истоков именьковского населения позволило по-новому поставить вопрос и о его этнической атрибуции. Сама Г.И. Матвеева в 1988 г. высказала и в ряде последующих работ отстаивала тезис о славянской принадлежности именьковской культуры (Матвеева, 1988; 1997; 2004. С. 74-78). Эта идея была поддержана ведущим археологом-славистом, автором фундаментальной общей концепции славянского этногенеза, В.В. Седовым (Седов, 1994. С. 49-66; 1994а. С. 309-315; 1995. С. 193-197; 2002. С. 245-255), авторитет которого закрепил её в науке. С той поры и по сей день большинство археологов придерживается гипотезы о славянстве «именьковцев» или, как минимум, о значительном славянском вкладе в становление этой культуры (В.Д. Баран, А.В. Богачев, Т.И. Останина, Р.Д. Голдина и т.д.).
В то же время установление факта западного происхождения именьковской культуры дало основу и предположению о его возможной балтской атрибуции, которую стал отстаивать А.Х. Халиков, опираясь на балтские заимствования в языках финно-угров и предположительно балтские гидронимы в именьковском ареале (Халиков, 1988). В.В. Седовым эти построения А.Х. Халикова были подвергнуты убедительной критике: во-первых учёный, профессионально занимавшийся ономастикой, показал полную несостоятельность балтских этимологий гидронимов именьковского ареала, предложенную А.Х. Халиковым, а во-вторых, указал на то, что предки мордвы, марийцев и чувашей общались с балтами, жившими на Оке и в Волго-Окском междуречье и предполагать, что балтские заимствования в их языках связаны с именьковской культурой оснований нет (Седов, 1994. С. 58-59). Не смотря на эту убедительную критику, балтская гипотеза этнической атрибуции «именьковцев» имеет отдельных сторонников и ныне, так В.В. Приходько предпринял попытку собрать в её пользу новые гидронимические доказательства (Приходько, 2011).
Особое место в работах Г.И. Матвеевой и В.В. Седова заняла проблема судеб именьковского населения. Оба исследователя, как и П.Н. Старостин, не сомневаются в том, что после того как в конце VII в. именьковская культура прекратила своё существование и большинство её носителей покинуло Среднее Поволжье, часть «именьковцев» осталась на месте, влившись в состав населения Волжской Болгарии и оказав значительное влияние на развитие её экономики и культуры, в частности, на распространение земледелия (Старостин, 1967. С. 31-32; Матвеева, 2004. С. 77-79; Седов, 1995. С. 195-197; 2001; 2002. С. 254-255). Г.И. Матвеева отметила, что территория Волжской Болгарии соответствует ареалу именьковской культуры (Матвеева, 2004. С. 79). Эти выводы принимаются ныне рядом археологов (Ю.А. Семыкин, А.В. Богачев и т.д.).
Опираясь на вывод А.П. Смирнова о родственности населения, оставившего Рождественский и Волынцевский могильники, В.В. Седов как бы «развернул» его выводы и заключил, что большая часть «именьковцев» ушла на юго-запад, где стала основой носителей волынцевской культуры. В доказательство этого тезиса В.В. Седов привёл следующие аргументы: хронологический стык между культурами (в конце VII в. исчезает одна, а в начале VIII в. появляется другая), близость погребального обряда, экономической жизни, хозяйства, керамических форм, домостроительства и т.д. (Седов, 1994. С. 59-63; 1994а. С. 315; 1995. С. 193-194; 2002. С. 253-255). Часть археологов приняла вывод В.В. Седова (Г.И. Матвеева, О.М. Приходнюк, В.В. Приймак и т.д.), часть не согласилась с ним и ищет иные истоки волынцевского населения: автохтонные (О.В. Сухобоков), луки-райковецкие (И.О. Гавритухин и А.М. Обломский) или дунайские (А.В. Григорьев, О.А. Щеглова). Ныне вопрос о генезисе волынцевской культуры и её связях с культурой именьковской остаётся до конца нерешённым.
Гипотеза Гавритухина-Обломского о правобережных истоках волынцевской культуры (Гавритухин, Обломский, 1996. С. 133, 144-147) была подвергнута В.В. Седовым справедливой критике: он указал на то, что опирается она на единственный аргумент – сходство печей, чего совершенно недостаточно для глобальных выводов о генезисе культуры в целом, а также на то, что сходные с волынцевскими печи днепровского правобережья находятся именно в тех правобережных районах, куда проникла волынцевская культура, то есть распространялись они в обратном направлении (Седов, 1999. С. 84. Примеч. 72). От себя добавим, что для волынцевской культуры были характерны исключительно бескурганные могильники, в то время как на Правобережье Днепра уже с VI-VII вв. получил широкое распространение курганный обряд погребения, доля которого непрерывно возрастала. Таким образом, бескурганный погребальный обряд «волынцевцев» никак не мог быть принесён с правобережья, зато он находит очевидную параллель в именьковской обрядности, что служит дополнительным доказательством гипотезы В.В. Седова, которая, на наш взгляд, на данный момент является наиболее убедительной.
Четвёртый этап археологического изучения именьковской культуры начался примерно с середины 2000-х гг. Он характеризуется более пристальным вниманием к социальным структурам именьковского общества и поиском новых ответов на старые вопросы. Д.А. Сташенков высказал идею о неоднородности этнического состава именьковской культуры, о разных направлениях этнокультурных контактов её носителей в разных регионах и в разные периоды её истории. По его мнению, в становлении именьковской культуры сыграли свою роль мигранты из ареала культур полей погребений, местное население, какие-то позднескифские группы и т.д. (Сташенков, 2005; 2006).
Л.А. Вязов в своей работе, посвящённой социально-экономической истории «именьковцев», не касаясь прямо вопроса об их этнической атрибуции, сделал вывод, согласно которому, хозяйственная система именьковского населения имеет свои истоки в зарубинецких, киевских, позднедьяковских и мощинских традициях, что указывает на сложный многокомпанентный характер населения, оставившего именьковскую культуру (Вязов, 2011. С. 19-20). Дальнейшая разработка гипотезы о полиэтничном характере именьковской культуры, если она окажется верной, вероятно, позволит в будущем выделить в её составе конкретные памятники, связанные как со славянским населением (можно полагать, что одним из таких памятников является Рождественский могильник, возможно, именно в этой группе памятников, а не в именьковской культуре в целом, лежат истоки волынцевских древностей), так и с другими этническими группами.
А.В. Богачев высказал интересную гипотезу, согласно которой «именьковцы» представляли собой одну из ветвей антов (Богачев, 2011. С. 72-137).
В последнее время к вопросу этнической атрибуции именьковской культуры активно подключились историки. Уже давно исследователями восточных источников было замечено, что они помещают какую-то группу ас-сакалиба-славян в Среднем Поволжье. Опираясь на то, что Ибн Фадлан именует Волжскую Болгарию «страной славян», а её правителя «государем славян», ещё А.Я. Гаркави считал, что славяне составляли значительную часть населения этой страны (Гаркави, 1870).
В 1964 г. С.Г. Кляшторный ввёл в СССР в научный оборот известие ал-Куфи о столкновении арабского полководца Марвана со славянами в 737 г. на берегах «Славянской реки» и пришёл к однозначному выводу, что описываемые события происходили в Поволжье (Кляшторный, 1964). Есть и другие арабские и хазарские известия, помещающие славян в VIII-X вв. в Поволжье. Эти данные позволили С.Г. Кляшторному связать тех славян, которых знают арабы в Поволжье с «именьковцами» и их потомками (Кляшторный, 2005), что было поддержано П.Н. Старостиным, Г.И. Матвеевой и В.В. Седовым. При этом данные известия полностью подтверждают то, что часть «именьковцев» осталась в Поволжье после конца VII в. и влилась в состав болгарского населения.
Ныне арабским и хазарским известиям о славянах в Поволжье и проблеме их соотношения с именьковской культурой посвятил ряд работ М.И. Жих (Жих, 2011; 2013; 2015), который подтвердил и развил наблюдения и выводы С.Г. Кляшторного, предположив, опираясь на этнонимы С.в.р, С.л.виюн, носителей которых письмо хазарского царя Иосифа локализует в Поволжье, что какие-то группы «именьковцев» могли именоваться словенами и северянами – этнонимами, хорошо известными в славянском мире (Жих, 2015). При этом важно, что носители роменской культуры, восходящей к волынцевской, также именовались северянами. Это может служить ещё одним подтверждением гипотезы В.В. Седова о генетической связи между данными культурами.
Е.С. Галкина пришла к выводу, что термин «ас-сакалиба»-славяне, применяемый Ибн Фадланом к населению Волжской Болгарии бытовал в данном регионе в Х в. как демоним, т.е. обозначение жителей определенной территории, вне зависимости от их этнокультурной принадлежности. Его происхождение связано с этносом носителей именьковской культуры, которую с VIII в. сменяют тюркские и финно-угорские культуры. Путем от этнонима к демониму могли стать ассимиляционные процессы, происходившие в Среднем Поволжье (Галкина, 2014).
Важное значение имеют работы В.В. Напольских о предположительных «именьковских» заимствованиях в финно-угорские языки, которые, по его мнению, имеют протославянский или балто-славянский характер (Напольских, 1996; 2006). Выводы В.В. Напольских о соответствующих заимствованиях убедительны, однако их интерпретация вызывает вопросы. Во-первых, учёный жёстко придерживается гипотезы о балто-славянской языковой общности, и поэтому настойчиво именует «именьковский язык» «балто-славянским» (Напольских, 2006. С. 3-4). Между тем, это гипотеза далеко не всеми лингвистами принимается (в частности, убедительной критике подверг её в последнее время О.Н. Трубачёв) и вне её рамок выводы В.В. Напольских могут звучать и иначе. Во-вторых, недоказанным остаётся главное: то, что выделенные В.В. Напольских в языках волго-камских финно-угров славянские и балтские языковые заимствования синхронны, а уж тем более – восходят к одному языку. Логичнее говорить как о балтских, так и о славянских языковых заимствованиях местных финно-угров, которые, скорее всего, независимы друг от друга (Жих, 2011. С. 21-25).
Новое направление в «именьковской» историографии открыл в своих работах казанский исследователь А.В. Овчинников, который показал, что на сугубо научную проблему этнической атрибуции «именьковцев» активное воздействие оказывают вненаучные факторы, в первую очередь, политические. В Татарстане негативно относятся к гипотезе о славянском происхождении «именьковцев» или их части, чинят препятствия исследователям, отстаивающим данную точку зрения (Овчинников, 2009; 2009а). Так, например, П.Н. Старостин длительное время не мог в печати высказать соответствующие взгляды, хотя пришёл к ним давно. Последнее подтвердил в интервью С.Г. Кляшторный, с которым П.Н. Старостин совместно написал главу о славянах Среднего Поволжья для многотомной обобщающей «Истории татар» (Кляшторный, 2013. С. 69-70). Эти печальные факты, надеюсь, не станут помехой на пути дальнейшего прояснения сложных вопросов этнокультурной истории носителей именьковской археологической культуры учёными разных специальностей.
Литература
Богачев А.В. Славяне, германцы, гунны, болгары на Средней Волге в I тыс. н.э.: Историко-археологическое исследование. LAP LAMBERT Academic Publishing, 2011.
Вязов Л.А. Социально-экономическое развитие населения Среднего Поволжья в середине I тысячелетия н.э. (по материалам именьковской культуры). Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Казань, 2011.
Гавритухин И.О., Обломский А.М. Гапоновский клад и его культурно-исторический контекст. М., 1996.
Галкина Е.С. К интерпретации термина сакалиба в отчёте Ибн Фадлана // Восток (Oriens). 2014. № 6.
Галкина Е.С. Номады Восточной Европы: этносы, социум, власть (I тыс. н.э.). М., 2006.
Гаркави А.Я. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских. СПб., 1870.
Генинг В.Ф. К вопросу о продвижении сибирского населения в Западное Приуралье // Вопросы истории Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск, 1961.
Генинг В.Ф. Очерки этнических культур Прикамья в эпоху железа // Труды Казанского филиала АН СССР. Серия гуманитарных наук. Казань, 1959. Вып. 2.
Гольмстен В.В. Буртасы // Краткие сообщения Института истории материальной культуры. 1946. Вып. XIII.
Жих М.И. Арабская традиция об ас-сакалиба в Среднем Поволжье и именьковская культура: проблема соотношения // Страны и народы Востока. Вып. XXXIV. М., 2013.
Жих М.И. Заметки о раннеславянской этнонимии (славяне в Среднем Поволжье в I тыс. н.э.) // Исторический формат. 2015. № 4.
Жих М.И. Ранние славяне в Среднем Поволжье (по материалам письменных источников). СПб.; Казань, 2011.
Казаков Е.П. Коминтерновский II могильник в системе древностей эпохи тюркских каганатов // Культуры Евразийских степей второй половины I тысячелетия н.э. Самара, 1998.
Калинин Н.Ф. Древнейшее население Татарии // История Татарской АССР. Казань, 1951. Т. I.
Калинин Н.Ф., Халиков А.Х. Итоги археологических работ за 1945-1952 гг. Казань, 1954.
Кляшторный С.Г. Древнейшее упоминание славян в Нижнем Поволжье // Восточные источники по истории народов Юго-Восточной и Центральной Европы. Т. I. М., 1964.
Кляшторный С.Г. О славянах Среднего Поволжья и о коллегах-славистах // Средневековье. Великое переселение народов (по материалам археологических памятников Самарской области). Самара, 2013.
Кляшторный С.Г. Праславяне в Поволжье // Кляшторный С.Г., Савинов Д.Г. Степные империи древней Евразии. СПб., 2005.
Кляшторный С.Г., Старостин П.Н. Праславянские племена в Поволжье // История татар с древнейших времен. Том I. Народы степной Евразии в древности. Казань, 2002.
Краснов Ю.А., Смирнов А.П. Рецензия на книгу: Старостин П.Н. Памятники именьковской культуры. М., 1967 // Советская археология. 1969. № 2.
Матвеева Г.И. К вопросу об этнической принадлежности племен именьковской культуры // Славяне и их соседи. Место взаимных влияний в процессе общественного и культурного развития. Эпоха феодализма (сборник тезисов). М., 1988.
Матвеева Г.И. Некоторые итоги изучения именьковской культуры // Этногенез и этнокультурные контакты славян. Труды VI Международного Конгресса славянской археологии. Т. III. М., 1997.
Матвеева Г.И. О происхождении именьковской культуры // Древние и средневековые культуры Поволжья. Куйбышев, 1981.
Матвеева Г.И. Среднее Поволжье в IV-VII вв.: именьковская культура. Самара, 2004.
Матвеева Г.И. Этнокультурные процессы в Среднем Поволжье в I тыс. н.э. // Культуры Восточной Европы I тысячелетия. Куйбышев, 1986.
Напольских В.В. Балто-славянский языковой компонент в Нижнем Прикамье в середине I тыс. н.э. // Славяноведение. 2006. № 2.
Напольских В.В. Протославяне в Нижнем Прикамье в середине I тыс. н.э. Данные пермских языков // Христианизация Коми края и ее роль в развитии государственности и культуры. Т. II. Филология. Этнология. Сыктывкар, 1996.
Овчинников А.В. Дешёвая историография // Звезда Поволжья. 2009а. №№ 26, 27, 28, 29, 30, 31, 37, 38, 39, 40.
Овчинников А.В. Славянское присутствие // Звезда Поволжья. 2009. № 19.
Приходько В.В. К вопросу об этноязыковой атрибуции именьковской археологической культуры // Симбирский научный вестник. 2011. № 2 (4).
Седов В.В. Древнерусская народность. М., 1999.
Седов В.В. К этногенезу волжских болгар // Российская археология. 2001. № 2.
Седов В.В. Очерки по археологии славян. М., 1994.
Седов В.В. Славяне в древности. М., 1994а.
Седов В.В. Славяне в раннем средневековье. М., 1995.
Седов В.В. Славяне. Историко-археологическое исследование. М., 2002.
Смирнов А.П. Волжские булгары // Труды Государственного исторического музея. Вып. XIX. М., 1951.
Смирнов А.П. Некоторые спорные вопросы истории волжских болгар // Историко-археологический сборник. М., 1962.
Старостин П.Н. Именьковские могильники // Культуры Восточной Европы I тысячелетия. Куйбышев, 1986.
Старостин П.Н. Памятники именьковской культуры. М., 1967.
Старостин П.Н. Этнокультурные общности предболгарского времени в Нижнем Прикамье // Вопросы этногенеза тюркоязычных народов Среднего Поволжья. Казань, 1971.
Сташенков Д.А. Об этнокультурных связях населения именьковской культуры // Славяноведение. 2006. № 2.
Сташенков Д.А. Оседлое население Самарского лесостепного Поволжья в IV веках н.э. М., 2005.
Степанов П.Д. Памятники угро-мадьярских (венгерских) племён в Среднем Поволжье // Археология и этнография Башкирии. Уфа, 1964. Т. I.
Халиков А.Х. Истоки формирования тюркоязычных народов Поволжья и Приуралья // Вопросы этногенеза тюркоязычных народов Среднего Поволжья. Казань, 1971.
Халиков А.Х. К вопросу об этносе именьковских племен // Памятники первобытной эпохи Волго-Камья. Казань, 1988.
Опубликоавано в: Вояджер: мир и человек / Отв. ред. А.В. Богачев. Самара, 2016. С. 57-65