Максим Жих. «Именьковская проблема»: продолжение дискуссии (ответ Н.А. Лифанову)
Данная статья написана в редком по нынешним временам жанре ответа на рецензию, к чему меня побудили весьма своеобразный стиль рецензии Н.А. Лифанова на черновую рукопись моей брошюры «Ранние славяне в Среднем Поволжье (по материалам письменных источников)» (СПб.; Казань, 2011 и недобросовестность ее автора, равно как и своеобразные обстоятельства ее выхода в свет[1].
* * *
Большая часть возражений Н.А. Лифанова строится по следующей схеме: он с одной стороны хочет поймать меня на каких-то «ляпах», а с другой – постоянно подчеркивает, что те концепции археологов, на которые я опираюсь, не единственные и противопоставляет им альтернативные концепции других археологов. Основное содержание моей работы было при этом или не понято Н.А. Лифановым или намеренно им проигнорировано. Оно состоит в попытке привлечь к спору археологов об этносе носителей именьковской археологической культуры письменные источники и с опорой на них попытаться выяснить, кто в этом споре прав. Именно на основе этого анализа, а вовсе не «на основе случайных, гадательных принципов» я и пришел к выводу о том, что правы те археологи, которые считают «именьковцев» (или какую-то их часть) одной из праславянских группировок (Г.И. Матвеева, П.Н. Старостин, В.В. Седов и т.д.), что было Н.А. Лифановым проигнорировано. Когда я приступал к этой работе, начатой как историко-географическое исследование, призванное прояснить вопрос о том, какой водный объект средневековые восточные авторы именуют «Славянской рекой», у меня не было четкой позиции на этот счет. Но по мере того, как я по ходу работы пришел к выводу о том, что под этим названием подразумевается преимущественно Волга, а в Среднем Поволжье восточные авторы помещают неких «ас-сакалиба» – славян, оказалось, что этот вывод прекрасно согласуется с позицией указанных археологов и служит ее независимым подтверждением. В «готовом» тексте работы, правда, изложение ведется как бы в обратной последовательности, что сделано для того, чтобы сделать ее более понятной.
Н.А. Лифанов утверждает, что «уже на с.17 a-priori, без аргументации он сразу становится на позицию атрибуции «реки Атиль» средневековых восточных источников исключительно как Волги, изначально навязывая ее читателю». Написать такое можно только при условии полного незнания средневековых источников, в которых Итиль/Атиль – это наименование именно и только современной Волги в ее Среднем и Нижнем течении плюс Камы[2]. Или Н.А. Лифанов открыл какие-то неизвестные никому источники, в которых это название употребляется в ином значении? Тогда это будет настоящей сенсацией. Что ж, будем ждать их публикации…
Сама по себе ситуация, при которой в археологической науке существуют не просто разные, но нередко и полярные мнения по тем или иным вопросам, говорит о том, что на данном этапе средствами только археологии целый ряд вопросов просто не может быть решен однозначно. В частности, к таковым вопросам принадлежит и проблема этноса «именьковцев». Поэтому избранный Н.А. Лифановым путь: противопоставлять позиции одних археологов позицию других и на этом основании отвергать данные письменных источников мне видится тупиковым. Перспективным я считаю иной подход: анализом данных письменных источников (если они есть) проверять позиции археологов. Именно попытка такой проверки и была мною предпринята.
Никакого иного объяснения блока арабских источников, помещающего в Среднем Поволжье неких «сакалиба»[3], который позволил бы обойтись без «именьковской гипотезы» Н.А. Лифанов не предложил и более того – фактически проигнорировал эту проблему, поэтому его критика фактически повисает в воздухе.
Начинает свою рецензию Н.А. Лифанов с тенденциозного утверждения, что «прямое отождествление именьковской археологической культуры с праславянскими или просто славянскими племенами, популярно ныне главным образом в околонаучной публицистике». Что ж, если для него такие авторитетные ученые как Г.И. Матвеева, П.Н. Старостин, В.В. Седов, С.Г. Кляшторный[4] и другие сторонники этой позиции – «околонаучные публицисты», то здесь нечего комментировать. Отметим только, что он серьезно искажает позицию Г.И. Матвеевой о славянской этнической атрибуции носителей именьковской культуры, которая не раз была ей совершенно четко озвучена в целом ряде работ начиная с 80-х гг.[5] и при этом, словно сознавая, что его слова не находят никакой опоры в работах Г.И. Матвеевой, Н.А. Лифанов прибегнул к аргументу, который, видимо, должен был сразу убедить всех, что только ему известны истинные взгляды Г.И. Матвеевой и для того, чтобы ознакомиться с ними, обращаться к ее собственным работам совсем не обязательно: «Могу судить об этом не только на основании публикаций, но и многолетнего личного общения с Галиной Ивановной». Однако Н.А. Лифанов был далеко не единственным человеком, с которым общалась и обсуждала именьковскую проблематику Г.И. Матвеева.
Многократно обсуждала она эти темы, например, с известным востоковедом – заведующим отделом Центральной и Южной Азии Института восточных рукописей РАН Сергеем Григорьевичем Кляшторным, посвятившем проблеме соотношения именьковской культуры и помещаемых арабскими авторами в Среднем Поволжье ас-сакалиба-славян цикл работ[6]. Ныне я развиваю концепцию С.Г. Кляшторного[7] и мы с ним не раз обсуждали соответствующие вопросы. По словам С.Г. Кляшторного Г.И. Матвеева с 80-х гг. не сомневалась в славянской принадлежности «именьковцев», а отрицать её приоритет в выдвижении данной гипотезы – значит поступать откровенно некрасиво. Вот выдержка из интервью, взятого мной у С.Г. Кляшторного в конце 2012 года:
– Сейчас некоторые так подают дело, что это Седов первым высказал мнение, что «именьковцы» были славянами. Вот, к сожалению, даже один из учеников Галины Ивановны Матвеевой, Николай Лифанов это утверждал в споре со мной.
– Ну, это не хорошо, конечно, так говорить, некорректно по отношению к Галине Ивановне Матвеевой. Она эту идею выдвинула задолго до Седова, мы с ней обсуждали это, она рассказывала, как ещё в 80-е годы «пробивала» свои взгляды о славянской принадлежности именьковской культуры. Седов тогда и не думал об этом. Потом уже, в середине 90-х годов, он выводы Матвеевой воспринял и ввёл их в общеславянский контекст, будучи лучшим знатоком славянской археологии в целом. Но славянская атрибуция именьковской культуры – это, в первую очередь, заслуга Матвеевой, Седов только поддержал её, но до того она уже много лет отстаивала славянство «именьковцев»[8].
Для того, чтобы узнать, кто говорит правду: С.Г. Кляшторный или Н.А. Лифанов, предоставим слово самой Галине Ивановне Матвеевой. В 2004 году она писала о себе в третьем лице: «В 1988 году Г.И. Матвеева попыталась обосновать славянскую атрибуцию именьковской культуры [Матвеева Г.И. К вопросу об этнической принадлежности племен именьковской культуры // Славяне и их соседи. Место взаимных влияний в процессе общественного и культурного развития. Эпоха феодализма (сборник тезисов). М., 1988]»[9]. В 1988 году, а вовсе не «в конце своей научной деятельности» как утверждает за нее Н.А. Лифанов!
И далее исследовательница продолжала, словно поясняя Н.А. Лифанову, который убежден в том, что «прямое отождествление именьковской археологической культуры с праславянскими или просто славянскими племенами впервые было сделано В.В. Седовым»: «Позднее ее (Г.И. Матвееву – М.Ж.) поддержал В.В. Седов [Седов В.В. 1) Симпозиум "Проблема именьковской культуры" // Российская археология. 1994. № 3; 2) Очерки по археологии славян. М., 1994]. В настоящее время эта точка зрения приобретает все большее число сторонников [Баран В.Д. Венеди, склавiни, та анти у свiтлi археологiчих джерел // Проблемы славянской археологии. Труды VI Международного Конгресса славянской археологии. Т. I. М., 1997. С. 154]. О славянской принадлежности именьковских племен свидетельствует их погребальный обряд… Особенно показательно отсутствие в именьковских погребениях этноопределяющих женских украшений, которые присутствуют почти в каждом женском захоронении балтов и финно-угров… Типично именьковских украшений вообще не существовало, как не было их у всех славянских племен вплоть до VIII века, что также было подмечено Л. Нидерле [Нидерле Л. Славянские древности. М., 1956]. Поселения именьковской культуры, как и все славянские, располагались группами – "гнездами". Как и у племен пражско-корчакской культуры, основным типом жилищ у именьковцев были полуземлянки квадратной формы… Можно отметить черты именьковской керамики, общие с керамикой других славянских культур… Одинаковы типы глинянных биконических пряслиц»[10]. Сделанные исследовательницей выводы о судьбе части потомков «именьковцев» также вполне однозначны: «Из сказанного следует, что в начале Х века население Волжской Болгарии состояло из тюркских и славянских племен»[11]. Цитировать работы Г.И. Матвеевой можно и дальше и везде она высказывает свою позицию об этносе «именьковцев» совершенно недвусмысленно, а вот зачем Н.А. Лифанов искажает и «затуманивает» позицию Г.И. Матвеевой – вопрос интересный…
Элементарные правила научной этики требуют бережного отношения к памяти ушедших исследователей, так как они уже не могут ответить и «постоять за себя». Искажать их позицию, чтобы «подтянуть» ее к своему видению вопроса – откровенно некрасиво.
Далее Н.А. Лифанов пытается оспорить мой тезис о том, что происхождение именьковской культуры из ареала культур полей погребений (зарубинецкой и развившейся из нее киевской, пшеворской и черняховской) хорошо согласуется с гипотезой о праславянской этнической принадлежности ее носителей или какой-то их части, приводя два контрдовода. Во-первых, по словам Н.А. Лифанова «связь указанных археологических культур со славянами с позиций археологической науки остается до конца не определенной, однозначной славянской атрибуции не получила ни одна из них». Но подавляющее большинство археологов-славистов при различии взглядов по ряду конкретных вопросов ищет предков исторических славян именно в рамках означенного культурного ареала (Б.А. Рыбаков, И.П. Русанова, В.В. Седов, П.Н. Третьяков, Е.А. Горюнов, В.Д. Баран, Д.Н. Козак, Р.В. Терпиловский, Б.В. Магомедов, Е.В. Максимов, С.П. Пачкова, Л.Д. Поболь, А.М. Обломский, О.М. Приходнюк и т.д.). Дискуссия идет, большей частью, по вопросу о том, какие именно регионы культур полей погребений в какие периоды связаны с праславянами. При этом все большее число археологов-славистов (Р.В. Терпиловский, А.М. Обломский) ставит в центр процесса славянского этногенеза зарубинецкую культуру. Во-вторых, рецензент указывает на то, что «анализ именьковских материалов, несмотря на значительные объемы полевых исследований, вообще серьезно отстает от уровня изученности синхронных культур бассейнов Вислы и Днепра». Это так, но большинство специалистов-археологов (в том числе, на сколько мне известно, и сам Н.А. Лифанов) не сомневается в том, что толчком к формированию именьковской археологической культуры послужила миграция (или миграции) населения с запада – из ареала культур полей погребений. Спор идет лишь о том, какой конкретно регион (или регионы) указанного ареала послужили исходной точкой этой миграции (миграций). При этом все большее число специалистов отводит в этом процессе преимущественную роль каким-то группам позднезарубинецкого населения.
Заодно Н.А. Лифанов выдвигает возражение к моему тезису согласно которому «именьковская культура связана преимущественно с теми их (пшеворской и черняховской культур – М.Ж.) районами, которые занимали [пра]славяне. В первую очередь – с регионом Верхнего Поднестровья». Если в первоначальном тексте своей «рецензии» Н.А. Лифанов отрицал сам факт того, что кто-либо отмечал связь между верхнеднестровскими памятниками и средневолжскими материалами «именьковского круга»[12], то после того как я в своем ответе указал на конкретные работы Г.И. Матвеевой, в которых она рассматривала этот вопрос, он стал утверждать, что «краткие выкладки Г.И. Матвеевой, во-первых относятся не к именьковской культуре, а во-вторых, сделаны лишь на основании публикаций. Непосредственно же с материалами с территории Украины Г.И., увы, никогда не работала». Что касается первого тезиса Н.А. Лифанова, то участие носителей древностей славкинского типа и типа городища Лбище в формировании именьковской культуры несомненно[13], а по мнению Г.И. Матвеевой они вообще представляли собой ни что иное, как ранний этап именьковской культуры: по ее словам «раскопки городища Лбище на Самарской Луке дали основание выделить ранний этап именьковской культуры, который представлен памятниками с материальной культурой типа выявленной на городище Лбище»[14]. В любом случае, как один из компонентов потомки «лбищенцев» влились в состав именьковского населения.
Выявленное Г.И. Матвеевой сходство славкинских и лбищенских материалов с верхнеднестровскими было полностью поддержано таким крупнейшим знатоком раннеславянских культур как В.В. Седов[15]. По словам ученого «слоев с исключительно позднезарубинецкими материалами на поселениях лбищенского облика не выявляется. Фрагменты керамики, сопоставимой с позднезарубинецкой, встречены вместе с черняховско-пшеворскими материалами, что наблюдается также на некоторых поселениях черняховской культуры Верхнего Поднестровья и Южного Побужья. Весь облик лбищенских древностей дает основание полагать, что переселение осуществлялось из одного или нескольких регионов, в которых имело место смешение черняховского населения с пшеворским… Об этом свидетельствует сходство планировки поселений, жилищных котлованов и глинобитных печей»[16]. Регионом, в котором местный вариант черняховской культуры сложился на базе смешанных пшеворско-зарубинецких памятников и было Верхнее Поднестровье[17]. И именно миграция предков «лбищенцев» оттуда хорошо объясняет синкретические черты их культуры.
Можно, вероятно, говорить о том, что наблюдения и выводы Г.И. Матвеевой и В.В. Седова нуждаются в дальнейшем развитии и конкретизации, но говорить о том, что сопоставление материалов Верхнего Поднестровья и Среднего Поволжья вообще не проводилось – значит искажать факты.
Н.А. Лифанов искажает и позицию и Алексея Петровича Смирнова, отрицая тот факт, что этот ученый первым сопоставил именьковские и волынцевские материалы. Предоставим слово самому ученому: «Данный могильник (Рождественский – М.Ж.) стоит одиноко среди памятников Среднего Поволжья и Прикамья, на что обратил внимание его исследователь В.Ф. Генинг [Генинг В.Ф. Селище и могильник с обрядом трупосожжения добулгарского времени у с. Рождествено в Татарии // Материалы и исследования по археологии СССР. М.; Л., 1961. Вып. 80. С. 144]… Рождественский могильник грунтовой, без признаков могильных насыпей. Для него характерны неглубокие ямы небольшого размера, приготовленные только для захоронения остатков кремированных трупов. Остатки сожженного трупа помещались в специально вырытые ямки. Инвентарь погребения составляли сосуды и украшения. Если обратиться к аналогиям, то, пожалуй, наиболее близкой окажется бескурганный могильник, исследованный Д.Т. Березовцом [Березовец Д.Т. Дослiдження на територiï Путивльского району Сумскоï областi // Археологiчнi пам’ятки УРСР. Киïв, 1952. С. 242] близ с. Волынцево Сумской области, где исследователь установил, что покойников сжигали на стороне, а урны с прахом закапывали на могильнике… Приведенные соображения заставляют датировать памятник VI-VIII вв. и отнести его к бурной эпохе прихода болгар в Поволжье. Он (Рождественский могильник – М.Ж.) принадлежит племенам лесостепи, известным нам по Волынцевскому могильнику, который большинством исследователей приписывается древним славянам (курсив мой – М.Ж.)»[18]. Как видим, позиция А.П. Смирнова совершенно четкая: Рождественский могильник именьковской культуры он увязывает в единую генетическую цепочку с Волынцевским могильником и связывает появление в Волго-Камье Рождественского могильника с миграцией какой-то группы «волынцевцев»: «приход болгарских смешанных орд вместе с племенами лесостепи – славянами документируется достаточно убедительно»[19]. Ныне мы знаем, что на самом деле хронологически Рождественский могильник предшествовал Волынцевскому, но это никак не умаляет значимости вывода А.П. Смирнова об их генетической связи, которую теперь мы можем понимать в обратной последовательности, что и сделали В.В. Седов и О.М. Приходнюк. Аргументация последнего, кстати, вопреки утверждению Н.А. Лифанова имеет совершенно самостоятельный характер[20]. Не смотря на то, что позиция Седова-Приходнюка по генезису волынцевской культуры не является в историографии единственной, на сегодняшний день она является наиболее доказательной. В.В. Седов дал аргументированный ответ своим оппонентам[21], который Н.А. Литфанов никак не прокомментировал.
Говоря о том, что я «принимаю в целом выкладки В.В. Напольских о принадлежности реконструируемого им языка именьковского населения к макробалтскому (балто-славянскому) языковому ареалу» Н.А. Лифанов существенно искажает мою позицию, так как я в принципе не разделяю базовой для В.В. Напольских гипотезы о существовании «балто-славянской языковой общности». Выводы О.Н. Трубачева об исходно независимом существовании балтских и славянских диалектов и их последующем сближении являются, на мой взгляд, гораздо более обоснованными[22]. Соответственно далее Н.А. Лифанов не понимает сути моих возражений в адрес работы В.В. Напольских об «именьковском языке», говоря о том, что я «упрекаю» В.В. Напольских «в осторожности суждений и боязни безоговорочно признать именьковцев [пра]славянами». Речь у меня идет совсем о другом: о том, что конкретные наблюдения В.В. Напольских и та концептуальная рамка, в которую он пытается эти наблюдения встроить, существуют как бы в разных плоскостях: ученый принимает гипотезу о существовании «балто-славянской общности» как аксиому и подстраивает под нее свои конкретные наблюдения, которые говорят о [пра]славянском характере языка «именьковцев».
Переходя к критике моих трактовок данных письменных источников Н.А. Лифанов приписывает Е.С. Галкиной, на источниковедческие наблюдения которой я в значительной степени опираюсь, идею о том, что этноним «с.л.виюн» из письма царя Иосифа относился к ранним башкирам. Но в работах Е.С. Галкиной нет ничего подобного и мне непонятно, откуда Н.А. Лифанов взял это.
Критикуя мою трактовку указанного этнонима как относящегося к потомкам «именьковцев», Н.А. Лифанов обвиняет меня в том, что «вариант, в котором этот термин означает достоверно славянское население западной части Восточноевропейской равнины» был будто бы мной «отброшен изначально». Это совершенно не соответствует действительности. Он был мной «отброшен» вовсе не «изначально», а на основании анализа текста источника: Иосиф ясно помещает народ «с.л.виюн» как и его соседей в Поволжье: «У (этой) реки (Атил (Волга) – М.Ж.) расположены многочисленные народы... Вот их имена: Бур.т.с, Бул.г.р, С.вар, Арису, Ц.р.мис, В.н.н.тит, С.в.р, С.л.виюн. Каждый народ не поддается (точному) расследованию, и им нет числа. Все они мне служат и платят дань»[23], причем после народа «с.л.виюн» «граница поворачивает по пути к Хуварезму (Хорезму – М.Ж.)»[24]. Каким образом в таком контексте (на берегах Волги в районе, где граница Хазарии поворачивает к Хорезму) можно понимать под «с.л.виюн» Иосифа «достоверно славянское население западной части Восточноевропейской равнины» я не понимаю.
Н.А. Лифанов с пафосом обвиняет меня в плохом знании текста Ибн Фадлана, у которого будто бы не упоминаются ни зерновые ямы, ни «стационарные» жилища болгар. Предоставим слово самому арабскому путешественнику.
А) О зерновых ямах у болгар: «Их пища (это) просо и мясо лошади, но и пшеница и ячмень (у них) в большом количестве, и каждый, кто что-либо посеял, берет это для себя, и у царя нет на это (эти посевы) никакого права, за исключением того, что они платят ему в каждом году от каждого дома шкуру соболя. Если же он прикажет дружине (совершить) набег на какую-либо из стран, и она (дружина) награбит, то он имеет вместе с ними (дружинниками) долю. Каждому, кто устраивает для себя свадьбу или созывает званый пир, необходимо сделать подношение (продуктов) царю в зависимости от размеров пиршества, а потом (уж) он вынесет (для гостей) медовый набид и пшеницу скверную, потому что земля у них черная вонючая, а у них нет мест (помещений), в которых бы они складывали свою пищу, так что они вырывают в земле колодцы и складывают пищу в них. Таким образом проходит только немного дней, как она портится (изменяется) и воспринимает запах, и ею нельзя пользоваться (курсив мой – М.Ж.)»[25].
Здесь речь совершенно четко идет о хранении зерна в земляных ямах, где оно может храниться только не очень долгий срок, а иначе портится. Слова Н.А. Лифанова о том, что здесь «имеется в виду явно не зерно, а скорее продукты животного происхождения», решительно противоречат тексту источника. Что же касается того, что, по Ибн Фадлану, зерно болгары долго в ямах хранить не могли, то здесь идет речь о принесенной с юга черте быта – на юге зерно в ямах могло храниться несравненно дольше, чем на севере, где этому препятствовала сырая лесная почва, и по этой причине в южных районах они получили существенно большее распространение, чем в северных: их хорошо знали на Украине, в Южной Беларуси и в Южной России, в то время как на большей части территории Беларуси, в центральных и северных областях России они не были распространены. На севере зерно, как правило, хранили в специальных наземных строениях[26]. Но как «именьковцы», так и болгары были выходцами из более южных в сравнении со Средним Поволжьем районов и принесли сюда не очень подходившую к местному климату традицию создания зерновых ям, хранить продукты в которых на своей новой родине они могли меньший по времени срок.
Эти болгарские зерновые ямы хорошо известны археологам[27], при этом, по словам Г.И. Матвеевой, «полностью совпадают типы зерновых ям болгар и племен именьковской культуры»[28], в чем можно видеть одно из проявлений наследия последней.
Б) Ибн Фадлан говорит не только о юртах у болгар, но и об их «стационарных» жилищах: «каждый, кто что-либо посеял, берет это для себя, и у царя нет на это (эти посевы) никакого права, за исключением того, что они платят ему в каждом году от каждого дома шкуру соболя»[29]. Как поясняет А.П. Ковалевский, здесь имеется в виду «"дом" в общем значении в отличие от прежнего наименования "палатка", "юрта"»[30]. На то, что такое словоупотребление в данном фрагменте сочинения Ибн Фадлана не случайно, указывает следующее обстоятельство: термин для наименования жилища, не обозначающий юрту, идет у Ибн Фадлана в едином блоке с рассказом о земледелии жителей Волжской Болгарии. Видимо, эти земледельцы, в отличие от кочевой части населения, жили не в юртах. По мнению Г.И. Матвеевой и В.В. Седова значительную часть первых земледельцев Волжской Болгарии составляли именно потомки именьковского населения[31].
Что касается работ Е.П. Казакова о смешении именьковской и турбаслинской культур в Закамье[32], то Е.П. Казаков занимает в вопросе происхождения и этнической атрибуции именьковской культуры совершенно особую позицию[33], считая ее родственной турбаслинской культуре и видит в носителях этих двух культур хионитов[34]. При этом ученый опирается на исследованные им памятники одного из именьковских регионов, отразившие взаимодействие и смешение двух культур, трактуя их как свидетельство родственности между ними. Однако ситуация смешения с турбаслинской культурой характерна лишь для одного из именьковских регионов и скорее отражает процесс взаимной ассимиляции их носителей продвинувшихся в один и тот же район Закамья. Характерно, что опираясь на исследованные им, смешанные с турбаслинскими именьковские памятники Закамья, Е.П. Казаков датирует формирование именьковской культуры в этом регионе VI в.[35], в то время как ее наиболее древние памятники, известные ныне преимущественно на Самарской Луке, датируются IV в. или возможно, даже III вв.[36] Тем же временем датируются и расположенные в том же районе лбищенские памятники, также сыгравшие, по мнению Г.И. Матвеевой, важную роль в становлении именьковской культуры. Поэтому совершенно не понятно, что не устраивает Н.А. Лифанова в предложенной Е.С. Галкиной и поддержанной мной трактовке материалов Е.П. Казакова как отражения миграции «именьковцев» в Закамье и их смешения здесь с местными племенами[37].
Подводя некоторые итоги сказанному, отмечу, что разные позиции в науке и полемика между их сторонниками – вещь совершенно неизбежная и закономерная. Более того, научная полемика – это двигатель развития науки. Разумеется, лишь в том случае, когда она имеет уважительный и конструктивный характер и полемизирующие ученые ставят во главу угла не личные амбиции и не взаимные нападки, а поиски научной истины. К сожалению, этого нельзя сказать о полемике, навязанной мне Н.А. Лифановым.
[1] Ответственный редактор книги казанский ученый Александр Викторович Овчинников отправил летом 2011-го года черновой текст ее рукописи Н.А. Лифанову с предложением быть рецензентом книги. К сожалению, того, что произошло дальше ни я, ни А.В. Овчинников не могли даже предположить: из-за выявившихся концептуальных разногласий по вопросу раннего славянского присутствия в Среднем Поволжье, Н.А. Лифанов решил сорвать издание книги, а для этого пошел на поступок, оценить моральную сторону которого я предоставляю читателям: в нарушение элементарных правил научной и человеческой порядочности Н.А. Лифанов выложил вместе со своей отрицательной рецензией черновой текст неопубликованной книги во всеобщий доступ в интернете, не спросив разрешения ни у меня, ни у А.В. Овчинникова.
Общее ощущение от рецензии Н.А. Лифанова у меня такое, словно он отнюдь не ставил цели поиска научной истины. Вместо этого он просто старался всеми возможными и невозможными способами «ошельмовать» и «заклеймить» меня и в моем лице – всю концепцию славянской этнической атрибуции именьковской археологической культуры, дабы никому впредь было не повадно ставить вопрос о раннеславянском присутствии в Среднем Поволжье.
После того как Н.А. Лифанов выложил свою рецензию в интернете, я написал на нее ответ (Жих М.И. Ответ Н.А. Лифанову [Электронный ресурс]: «Румянцевский музей». URL: http://www.rummuseum.ru/portal/node/2120 (дата обращения 1.10.2014)), где подробно указал на многочисленные ошибки, передергивания и подтасовки ее автора (достаточно сказать о том, что на момент написания «рецензии» Н.А. Лифанов даже не знал точно, какие именно арабские авторы упоминают Нахр ас-сакалиба – «Славянскую реку» и при этом ничтоже сумняшеся взял на себя роль эксперта по данной теме). Но на этом история не закончилась: прочитав мой ответ на свою рецензию, Н.А. Лифанов существенно переработал и отредактировал свой текст, устранил из него грубые ошибки, после чего перевыложил рецензию на сайте «Археология.ру» ([Электронный ресурс]: http://www.archaeology.ru/Download/Lifanov/Lifanov_2011_Zich.pdf (дата обращения 1.10.2014)). В связи с этим мне пришлось написать дополнение к своему ответу (Жих М.И. Дополнение к ответу Н.А. Лифанову от 26.03.2012 [Электронный ресурс]: «Румянцевский музей». URL: http://www.rummuseum.ru/portal/node/2120 (дата обращения 1.10.2014)). Затем в ещё несколько изменённом виде рецензия Н.А. Лифанова вышла во втором выпуске «Российского археологического ежегодника». Как сообщила мне перед её выходом О.А. Щеглова, член редколлегии этого издания, в том же номере должен был выйти и мой ответ на неё, но он там не вышел. Тогда О.А. Щеглова сообщила мне, что он выйдет в следующем, третьем, номере этого издания. Там он, однако, тоже не вышел, о чём я узнал только постфактум. Учитывая такое нежелание редколлегии РАЕ печатать мой ответ Н.А. Лифанову, которое является нарушением основополагающих принципов научной этики, в соответствии с которыми публикатор некоей рецензии обязан публиковать и ответ на неё, мною было принято решение о передаче ответа Н.А. Лифанову для публикации в настоящий сборник.
Представляю дополненный вариант своего ответа на рецензию Н.А. Лифанова с некоторыми сокращениями.
[2] Golden Peter B. Khazar Studies. Budapest, 1980. P. 224-229.
[3] А так арабские авторы именовали именно «славян». «Расширительная» трактовка содержания этого этнонима, предложенная некогда А.З.В. Тоганом, не нашла своего подтверждения: Мишин Д.Е. Сакалиба (славяне) в арабском мире в раннее средневековье. М., 2002.
[4] Матвеева Г.И. Среднее Поволжье в IV-VII вв.: именьковская культура. Самара, 2004. С. 74-77; Седов В.В. Славяне: историко-археологическое исследование. М, 2002. С. 245-255; Кляшторный С.Г. Праславяне в Поволжье // Взаимодействие народов Евразии в эпоху Великого переселения народов. Ижевск, 2006; Кляшторный С.Г., Старостин П.Н. Праславянские племена в Поволжье // История татар с древнейших времен. Том I. Народы степной Евразии в древности. Казань, 2002.
[5] По словам Н.А. Лифанова она будто бы «лишь констатировала отдельные черты сходства именьковских и раннеславянских материалов» и якобы склонилась к позиции о славянстве носителей именьковской культуры «лишь в конце своей научной деятельности».
[6] Кляшторный С.Г. 1) Древнейшее упоминание славян в Нижнем Поволжье // Восточные источники по истории народов Юго-Восточной и Центральной Европы. Т. I. М., 1964. С. 16-18; 2) Межкультурный диалог на Великом Волжском пути: исторический аспект // Великий Волжский путь. Материалы Круглого стола и Международного научного семинара. Казань, 2001. С. 56–60; 3) Праславяне в Поволжье; Кляшторный С.Г., Старостин П.Н. Праславянские племена в Поволжье // История татар с древнейших времен Т. I. Народы степной Евразии в древности. Казань, 2002. С. 210-217.
[7] См. его рецензию на мою работу: Кляшторный С.Г. Рец. на: Жих М.И. Ранние славяне в Среднем Поволжье (по материалам письменных источников). СПб.; Казань, 2011 // Вестник Удмуртского государственного университета. Серия 5: История и филология. 2013. Выпуск 3.
[8] Кляшторный С.Г. О славянах Среднего Поволжья и о коллегах-славистах (интервью записанное М.И. Жихом 15.11.2012) // Средневековье. Великое переселение народов (по материалам археологических памятников Самарской области). Самара, 2013. С. 70.
[9] Матвеева Г.И. Среднее Поволжье в IV-VII вв. С. 74.
[10] Там же. С. 74-76.
[11] Там же. С. 76.
[12] Н.А. Лифанов утверждал, что «сопоставлений именьковских материалов с верхнеднестровскими вообще не проводилось, на каком основании был сделан такой вывод – неизвестно».
[13] Матвеева Г.И. Памятники начала эпохи великого переселения народов (II-IV вв. н.э.) // История Самарского Поволжья с древнейших времен до наших дней. Ранний железный век и средневековье. М., 2000. С. 97-104.
[14] Матвеева Г.И. Среднее Поволжье в IV-VII вв. С. 53. Не все согласны с оценкой славкинских и лбищенских памятников как непосредственных предшественников именьковской культуры, но сам факт включения потомков «славкинцев» «лбищенцев» в число «именьковцев», на сколько мне известно, ни у кого не вызывает сомнений.
[15] Седов В.В. Славяне. Историко-археологическое исследование. М., 2002. С. 245-249.
[16] Там же. С. 247.
[17] Баран В.Д. Черняхiвска культура (за матерiалами Верхнього Днiстра та Захiдного Бугу). Киïв, 1981; Козак Д.Н. Венеди. Киïв, 2008; Седов В.В. 1) Славяне в древности. М., 1994. С. 270; 2) Славяне. С. 186-187; Магомедов Б.В. Черняховская культура. Проблема этноса. Lublin, 2001. С. 124-125.
[18] Смирнов А.П. Некоторые спорные вопросы истории волжских болгар // Историко-археологический сборник. М., 1962. С. 162-165.
[19] Там же. С. 169.
[20] Приходнюк О.М. Пеньковская культура (Культурно-археологический аспект исследования). Воронеж, 1998. С. 75-76.
[21] Седов В.В. Древнерусская народность. Историко-археологическое исследование. М., 1999. С. 84. Примеч. 72. Н.А. Лифанову не нравится мое осторожное предположение о возможности фиксации реликтов «именьковского языка» у населения Левобережной Украины. Между тем, в свете работ А.П. Смирнова, В.В. Седова, В.В. Приймака, О.М. Приходнюка и других ученых – сторонников гипотезы о генетической связи именьковского и волынцевского населения, оно вполне имеет право на существование. Во всяком случае до тех пор, пока оппоненты В.В. Седова не докажут однозначно его неправоту.
[22] Трубачев О.Н. Этногенез и культура древнейших славян. Лингвистические исследования. М., 2002.
[23] Коковцов П.К. Еврейско-хазарская переписка в Х в. Л., 1932. С. 98.
[24] Там же.
[25] [Ковалевский А.П.] Путешествие Ибн Фадлана на Волгу. Перевод и комментарий / Под редакцией академика И.Ю. Крачковского. М., 1939. С. 72-73. «Земля у них черная вонючая» – это, по объяснению А.П. Ковалевского, черноземная почва (Ковалевский А.П. Книга Ахмеда ибн-Фадлана о путешествии на Волгу в 921-922 гг. Харьков, 1956. С. 211. Примеч. 514).
[26] Балушок В. Етногенез українців. Київ, 2004. С. 98.
[27] Древние культуры и этносы Самарского Поволжья. Самара, 2007. С. 266.
[28] Матвеева Г.И. Экспедиции в прошлое. С. 91.
[29] [Ковалевский А.П.] Путешествие Ибн Фадлана на Волгу. М., 1939. С. 72.
[30] Там же. С. 115. Примеч. 507.
[31] Седов В.В. 1) Древнерусская народность. М., 1999. С. 60-61; 2) К этногенезу волжских болгар // Российская археология. 2001. № 2; 3) Славяне. С. 254-255; Матвеева Г.И. 1) Могильники ранних болгар на Самарской Луке. Самара, 1997. С. 98-99; 2) Среднее Поволжье в IV-VII вв. С. 77-79.
[32] Казаков Е.П. К вопросу о турбаслинско-именьковских памятниках Закамья // Культуры евразийских степей второй половины I тысячелетия н.э. Самара, 1996.
[33] Кроме него, кажется, никто не сомневается в том, что ее происхождение связано с культурами полей погребений.
[34] Казаков Е.П. Коминтерновский II могильник в системе древностей эпохи тюркских каганатов // Культуры Евразийских степей второй половины I тысячелетия н.э. Самара, 1998. С. 110-111.
[35] Там же. С. 110.
[36] Сташенков Д.А. О хронологическом соотношении памятников Лбищенского типа и ранних памятников именьковской культуры // Известия Самарского научного центра Российской академии наук. Самара, 2010. Т. 12. С. 274.
[37] Галкина Е.С. Номады Восточной Европы: этносы, социум, власть (I тыс. н.э.). М., 2006. С. 343-344; Жих М.И. Ранние славяне в Среднем Поволжье (по материалам письменных источников). СПб.; Казань, 2011. С. 32-33.